я только приехал. Ритке тоже хочется в лес.
Так что идем завтра вместе.
А сейчас пора спать. Хотя еще и светло, но…
Но надо спать. Хочешь ты этого или не хочешь… Поднимаюсь к землянке. Из-за излучины реки, там, где стоит Северодвинск, доносятся крики:
– Горько, горько, горько!
«Свадьба у них, что ли?» – думаю я, переодевая в очередной раз носки. С вечерних на спальные. Дети в землянке уже дрыхнут. Кто-то еще пишет СМС-ки домой. Я подкидываю дров в печку и забираюсь в свой спальник.
Хороший у меня спальник. Теплый. И только решаю перед сном почитать, как внезапно засыпаю…
День второй
Проснулся оттого, что мне жарко. Вылез покурить. Все еще спят. Дети – глупые какие – спят под кучей пуховиков, одетые и у печки. Я в одних трусах у выхода. Лучше всего, конечно, спать в спарках. Это когда спальники сшиваются или пристегиваются один к одному. Тогда в два спальника входит три человека. Лучше спать разнополыми тройками. Девку посередь, по краям мужики. И пошлых тут мыслей – не надо. Бессмысленно. Просто так получается, что разнополые спарки лучше друг другу тепло отдают.
Но тут печка – можно спать в отдельном спальнике. Особенно если в печку дрова дневальный подкидывает. Но, увы. Печка холодная. Никто ночью не вставал и дрова не закидывал. Дети, чо…
А у меня спальник альпинистский. Легкий. Держит комфорт до минус десяти. В смысле – нагишом можно спать на снегу при температуре до минус десяти. При минус пятнадцати уже надо трусы надевать. И фуфайку. Бойцам бы нашим такие… В сорок второй…
Покурил. Растопил печь. Пусть детеныши погреются.
Один из них поднял голову. Тихо рявкнул на него:
– Чего не спишь?
– Я дежурный…
– Чего спишь? Геть на кухню завтрак готовить!
– Маргарита Олеговна сказала…
– Да мне наср… что Мать вчера сказала! – я свирепо прищурил глаза и перехватил топорик. – Я! Хочу! Жрать!
Испуганный дежурный, перепутав обувки с правой на левую, судорожно выскочил из землянки. Я так-то добрый. Но не на вахте. А еще Рита детенышей накрутила, что Дед злой приедет. Приходится соответствовать. Хе-хе.
– Дед… Не ругайся, – из кучи спальников послышался сонный голос Риты.
– Спи-ко, – проворчал я.
– Угум…
Я вышел из землянки. Стою. На небо смотрю. Небо обещает быть дождливым. Тучи низко. Прямо над деревьями ползут. Влажность высокая. Ветер. Да и фиг с ним. Я уже старый и опытный. У меня есть пуховик и штаны. Теплые. Тоже пуховые. И вообще. У меня есть все, что надо в лесу.
Дежурный шебуршит у костра.
– Чего готовишь? – бурчу я.
– Манную кашу… – говорит школьник. Как его зовут? А черт его знает…
– Канную машу, говоришь…
– Что?
– Вари, вари!
От этой манной каши калорий хватает ровно настолько, чтобы ей в сортир сходить. Хорошо, что я вчера «Губернаторскую» гречку не сожрал. Достаю ее. Открываю. И ем ложковилкой. Трофейной. Копаной немецкой ложковилкой. Если я вам когда-нибудь буду рассказывать, что нашел ее воткнутой в глазницу немецкого черепа – не верьте. Это я так пугаю несведущих. На самом деле мне ее подарила Мать. И вообще. Она не немецкая, а финская. Ложковилка, а не Мать.
Ем и давлюсь. Давлюсь, потому что не могу есть с утра. В обычной жизни я нездоровым образом жизни занимаюсь. До обеда только кофе и сигареты. Но сейчас ем. Потому что нужны калории. Нужно топливо. Так что я, в общем-то, не ем. Так. Дрова в печку закидываю. Главное, чтобы оно было калорийное.
Вот на завтрак и получилось. Банка гречки с прожилками мяса. Пара стаканов очень сладкого кофе. Полбуханки хлеба с горчицей. Пятьдесят граммов водки в кофе.
Пока жрал – все проснулись.
А пока ждал Мать – проголодался снова. Она могла бы выиграть чемпионат в поддавки по скорости собирания. В смысле, пока собирается – можно сбегать до китайской границы, покурить там с пограничниками и вернуться обратно. За все это время она сумеет переложить из одной сумочки в другую «очень важную» хренотень. Причем эта самая хренотень так никому и не пригодится потом. Но на всякий случай…
Бабы, чо!
В общем, вышли мы в лес только в десять утра. Сразу после того, как детей отправили в Питер.
– Лех, давай недалеко? – говорит Ритка.
Я согласен:
– Спина?
– Ага. Сил уже нет.
– Стареем, – почему-то в один голос говорим мы и смеемся.
Да. Мы начали поисковую работу пятнадцать лет назад. Только об этом никому не говорим. Да не любим, когда нас поздравляют с юбилеями.
А вот друг с другом разговариваем. Жалуемся друг другу. Вот уже наколенники Ритка носит, чтобы на сырой земле своими костями не стоять. Я – пока! – нет. Вот поэтому я против девок в Поиске. Жалею их. Жалею и ругаюсь. И на Ритку ругаюсь. Только бесполезно. Она упертая. Еще хуже меня.
Ходим там же, где я вчера. Только ближе к речке. Это около двух километров от лагеря.
– Позавчера здесь бойца подняли, – Ритка махнула щупом в сторону свежего, еще белого креста.
– Представляешь? Парни мои возвращались домой. Сели передохнуть. Сидят, в «Города» играют. Один щупом ткнул и в косточку попал.
Я киваю. Бывает. Вона, Леха Винокуров тогда на щуп медальон поднял… Давно это было…
Постояли около холмика.
– Без?
– Пустой.
Это мы о медальоне.
Медальон – главная цель поисковика. Медальон – смысл нашего существования здесь. Медальон – мечта. Медальон…
Как мало их, как мало.
– Рит, давай еще пройдемся вокруг.
И мы начинаем щупами еще раз протыкивать землю вокруг холмика. Машинально. На автомате. Ничего.
Крест стоит на самом обрыве. Внизу пойма. Оттуда пару дней назад ушла вода. Спускаемся в пойму. Снова ищем.
Как обычно – одно железо. Осколки, гильзы. И камни, камни, камни.
И Ритка:
– Дед, посмотри, чего тут?
Ритка держит щуп. Я встаю на колени. Разрываю землю ножом. Потом лезу в раскоп рукой. Что-то острое по краю. Не железо. Плоское. Не камень. Не упругое. Не дерево.
Кость.
– Держи, Мать!
Она разглядывает красноватую, странноугольную – будто обрубленную – плашку в руках.
– Череп.
Да. Кусок черепа. Красно-коричневого цвета. Один из краев обломан неровными краями. Другие ровно
