никогда не отваживались засиживаться позже девяти часов вечера. Утром мы должны были подниматься по первому зову. Валяться в постели запрещалось». Иногда детей пороли, но это была крайняя мера воздействия, и применялась она нечасто.
До тех пор пока сыновья не встали на ноги, в доме никогда не было лишнего цента. Абилинцы вообще были приучены к бережливости. Дуайт Эйзенхауэр вспоминал, что они всегда руководствовались нехитрым правилом: «Сбереженный пенни – заработанный пенни»[49]. Тем более этой традиции следовали в семье Эйзенхауэров, знавшей цену трудовым деньгам. На это указывал в своих воспоминаниях старший сын Эйзенхауэров Артур[50] .
Мнение Артура в этом вопросе достаточно авторитетно. Старший брат начал самостоятельную жизнь мальчиком на побегушках в одном из банков Канзас-Сити и, проявив незаурядную «деловую активность», стал впоследствии одной из влиятельных фигур в финансовом бизнесе Канзаса. Не имея высшего образования, Артур занял пост директора и вице-президента одной из финансовых корпораций.
Слово отца в доме Эйзенхауэров было законом. Сын Дуайта Эйзенхауэра Джон, вспоминая свои встречи с дедом, отмечал, что тот никогда не баловал его. «Когда, например, – вспоминал Джон, – наступало время идти спать, я должен был делать это по первому слову… дед был дисциплинирован, как только мог быть дисциплинирован пенсильванский голландец». Джон Эйзенхауэр отмечал в своих мемуарах, что его дед был очень немногословным человеком. В письмах он любил сразу излагать суть проблемы. Однажды, когда Дуайт Эйзенхауэр находился с семьей на Филиппинах, Дэвид прислал из Абилина открытку, на которой было написано только одно слово: «Жарко» [51].
Со всех семейных фотографий смотрит суровый, по-мужски красивый человек, но ни на одной фотографии не встретишь улыбающегося Дэвида Эйзенхауэра. Возможно, потому, что жизнь не баловала главу семьи. Однако он отнюдь не был лишен чувства юмора. Милтон Эйзенхауэр высказывал категорическое несогласие с мнением Артура, что «отец был слишком серьезен, чтобы обладать чувством юмора». Вспоминая об отце, Милтон говорил: «В его глазах всегда поблескивали искорки юмора»[52].
Юмор и серьезность органически переплетались в характере и Дэвида и Иды Эйзенхауэр. Эрл рассказывал, что, когда он в шестилетнем возрасте решил уйти из дома, чтобы начать самостоятельную жизнь, отец спокойно объяснил ему, каким путем лучше добраться до ближайшего городка и при какой погоде желательно начать это путешествие. Дэвид назвал также населенный пункт, где, по его мнению, легче всего было найти подходящую работу. Мать предложила Эрлу перед уходом взять сандвичи, которые она обязательно приготовит ему в дорогу. Сын категорически отказался от всякой помощи родителей и заявил, что отныне и навсегда он будет заботиться о себе сам. Пройдя около мили в направлении ближайшей фермы, Эрл все же изменил свое решение и к ужину вернулся обратно. Никто не встретил его насмешкой или назиданием.
Дуайт Эйзенхауэр вспоминает только один случай, когда отец был по-настоящему взбешен. Второй сын Эйзенхауэров, Эдгар, решил последовать примеру старшего брата Артура, который в 15 лет ушел из дома, чтобы попытать счастье в бизнесе. Тайно от родителей Эдгар в течение нескольких месяцев работал у местного доктора, получая за это определенное вознаграждение. Дома он уверял, что исправно посещает школу. Когда все это стало известно, отец нещадно выпорол незадачливого бизнесмена. Двенадцатилетний Дуайт поднял отчаянный крик, рассчитывая этим привлечь внимание матери к экзекуции и спасти брата от расправы. Мать осталась глуха к его призывам. Тогда Дуайт попытался вцепиться в руку отца, усердно поровшего Эдгара кожаными вожжами. «Ни с кем, даже с собакой, так не обращаются!»[53] – кричал Дуайт. Отец пообещал хорошенько всыпать и ему, но, поостыв, не привел своей угрозы в исполнение.
Дэвид и Ида прожили вместе 57 лет. Милтон вспоминал, что мать была очень разносторонним человеком. Она любила музыку, изучала математику, в течение нескольких лет даже штудировала пухлые юридические трактаты, хорошо владела греческим языком. «Они были прекрасной парой!» – подчеркивал Милтон Эйзенхауэр[54].
И хотя Дэвид и Ида не смогли в свое время закончить колледж, Они хорошо знали цену образованию и поэтому одобряли решение сыновей продолжать учебу после окончания школы.
Родители не имели возможности баловать детей.
«Если мы хотели конфет, – вспоминал Эрл, – мать иногда делала их. Если нам нужны были игрушки, мы обычно мастерили их сами»[55].
Зато в доме Эйзенхауэров было другое утешение для ребят – собака. Дуайт на всю жизнь сохранил привязанность к этим животным. Даже в годы войны он держал в штабе и возил по фронтам небольшую собачонку.
Трудно было разобраться, в кого больше пошли характером братья Эйзенхауэры, но энергии и жизнерадостности им было не занимать. Несмотря на постоянные стычки между собой, ребята росли дружными и горой стояли друг за друга, если кто-нибудь попадал в переделку в школе или на улице.
Особенно энергичным, задиристым и самым трудным из братьев был Дуайт[56]. Он частенько приходил домой в синяках и шишках после очередного побоища с каким-нибудь мальчишкой. Не умея плавать, Дуайт во время наводнения на речке Стоун-Хилл отправлялся в рискованное путешествие на самых ненадежных подручных средствах, и его выручали из беды лишь случайно оказавшиеся рядом взрослые.
Джон Эйзенхауэр, очевидно, был прав, когда писал в своих мемуарах, что жизнь братьев Эйзенхауэров напоминала ему похождения героев Марка Твена[57] .
От дядюшки Авраама Эйзенхауэрам досталось большое хозяйство. Помимо уже упоминавшегося участка земли, позволявшего выращивать фрукты и овощи, чтобы обеспечить все большое семейство, Эйзенхауэры держали корову, лошадь, птицу. Первоначально в доме не было ни водопровода, ни канализации. Но постепенно появились все удобства и даже газ.
У Эйзенхауэров не было будильника. Да и необходимости в нем не возникало. «Отец, – вспоминал Эдгар, – сам был как будильник. Мы, братья, спали наверху, а родители – внизу. Отец поднимался на нижнюю ступеньку лестницы и звал: «Ребята!». Это значило, что всем пора вставать».
Так в семье Эйзенхауэров начинался день, четко заведенный распорядок которого соблюдался неукоснительно. И Дуайт запомнил его на всю жизнь. Отец, вспоминал он, вставал около пяти утра, мать – немного позже. Когда вся семья была в сборе, Дэвид зачитывал пару отрывков из Библии и благословлял своих ближних на новый трудовой день.
Около шести часов он уходил на работу. Вечером, когда отец возвращался домой, садились ужинать. После ужина двое из братьев мыли посуду. Затем отец снова брался за Библию, которая пускалась по кругу, и каждый из сыновей читал небольшой отрывок. После чтения ребята готовили уроки, а вскоре отец вешал свои часы на стену и отправлялся спать. Тиканье часов было слышно в любом уголке дома. Это было своеобразное напоминание, что кончился еще один день. И все должны были следовать примеру отца и идти спать.
По мере того как ребята подрастали, они начинали подрабатывать для пополнения скромного домашнего бюджета. Дуайт начал работать еще мальчишкой. Во время летних каникул он был занят на маслобойне полный рабочий день. Чаще всего он работал в морозильном отсеке, где требовалась незаурядная физическая сила, чтобы перетаскивать большие глыбы льда.
Биограф Эйзенхауэра отмечал: «Президент хорошо запомнил свою работу на маслобойне и торговлю овощами, которой он занимался вместе с Эдгаром»[58]. Очевидно, действительно трудно было забыть эти юношеские впечатления, когда в 1911 г., до поступления в Вест-Пойнт, Дуайту приходилось работать на маслобойне по 14 часов в сутки.
Тяжелый физический труд и спорт настолько укрепили здоровье юноши, что когда он поступал в академию, то легко прошел все придирчивые военно-медицинские комиссии.
В школе Дуайт был отнюдь не лучшим учеником в классе, хотя учился с интересом и увлечением. К числу любимых им предметов относились в первую очередь история и математика.
