англичане. Американский генерал Омар Брэдли вспоминал в своих мемуарах, что Черчилль был «страшно разочарован и расстроен тем, что штаб союзников не усилил Монтгомери американскими войсками и не дал ему двинуться на Берлин, чтобы сделать отчаянную попытку захватить город раньше русских»[351]. Политические расчеты, скрывавшиеся за этим требованием, были очевидны. Эйзенхауэр писал в своих мемуарах, что решительное требование английского премьер- министра «опередить появление русских в Берлине, должно быть, основывалось на убеждении, что позднее западные союзники извлекут из этого обстоятельства огромные преимущества и смогут воздействовать на последующие события»[352].
Вопрос о Берлине стал важной проблемой финала войны. На Западе и помимо Черчилля было немало военных и политических стратегов, которые считали, что западные союзники должны были «опередить русских» и взять Берлин своими силами. Однако трезвомыслящие военные руководители справедливо полагали, что западным союзникам необходимо было в первую очередь иметь реальные возможности для взятия Берлина. По их мнению, даже с учетом того, что на ряде участков фронта немцы не оказывали серьезного сопротивления англоамериканским войскам, этих сил было явно недостаточно, чтобы осуществить операцию по взятию Берлина. Советские войска были несравненно ближе к Берлину и многократно превосходили союзнические вооруженные силы.
Американские части под командованием Симпсона вышли на рубежи, находившиеся от Берлина на значительно более дальнем расстоянии, чем советские войска. Они насчитывали всего 50. тыс. человек и имели очень слабую артиллерию[353]. Большинство исследователей жизни и деятельности Дуайта Эйзенхауэра, рассматривая его отношение к вопросу о штурме Берлина, обоснованно приходили к выводу, что все разговоры о возможности прихода англо-американских войск в Берлин раньше советских не имели под собой реальной почвы. Джон Гюнтер, например, с полным основанием делал вывод, что «достигнуть Берлина раньше русских не было никакой физической возможности»[354].
Позиция Эйзенхауэра в вопросе о штурме Берлина была более реалистичной, чем у других представителей англо-американского генералитета. Он учитывал сложившуюся военную обстановку, понимал, что наступление непосредственно на Берлин вызовет большие потери среди подчиненных ему войск. А главное, западные союзники не располагали реальными силами для штурма Берлина.
Вопрос о том, кому брать Берлин, обсуждался и во время встречи Сталина с Теддером. Подводя итоги беседы Тендера со Сталиным по этому вопросу, Дэвид Эйзенхауэр пишет: «Берлин был советской целью и целью отнюдь не второстепенной – это был вопрос, не подлежавший какому-либо рассмотрению»[355].
В конце марта 1945 г. Эйзенхауэр подписал новый план военных операций, в котором ничего не было сказано о Берлине. Это было примечательно, потому что шесть месяцев назад, 15 сентября, Эйзенхауэр недвусмысленно говорил о важности столицы Гитлера. Он писал тогда: «Ясно, что Берлин – главный приз. Эйзенхауэр потерял интерес к этому призу, достигнув его» [356].
Главнокомандующий даже заключил пари, поставил 10 долл. против 30, утверждая, что к 31 марта русские будут в Берлине. Пари он проиграл и оплатил свой проигрыш.
Эйзенхауэр принимал решения самостоятельно, но никогда не игнорировал мнение своих подчиненных. Так было и при принятии решения о том, кому брать Берлин. Главнокомандующий, в частности, спросил генерала Брэдли, каково его мнение на этот счет. Брэдли ответил, что русские стоят на Одере, в 40 милях от столицы Германии, а союзников разделяют от Берлина 100 миль. При всех обстоятельствах, говорил генерал, русские придут в Берлин первыми. Брэдли считал нецелесообразным для союзников брать Берлин и потому, что потом его все равно придется отдавать русским, так как Восточная Германия – советская зона оккупации. По его подсчетам, при взятии Берлина англо-американские войска потеряли бы не менее 100 тыс. человек убитыми. «Хорошенькая цена, – заявил Брэдли, – за взятие престижного объекта, особенно учитывая, что нам придется оттуда уйти и передать его другому»[357].
В американском командовании отнюдь не все разделяли точку зрения Эйзенхауэра и Брэдли о том, что право брать Берлин надо было предоставить русским. Например, командующий девятой американской армией У. Симпсон после того, как советские войска натолкнулись на упорное сопротивление противника на Одере и задержались там на несколько недель, готов был использовать эту ситуацию, чтобы захватить Берлин. Позднее он заявлял: «Я мог разбить их в Берлине, если бы получил разрешение на это». Симпсон настойчиво требовал, чтобы его армии разрешили совершить рывок с берегов Эльбы на Шпрее. 15 апреля генерал Брэдли без обиняков заявил Симпсону: «Вы должны остановиться на Эльбе. Вы не можете двигаться на Берлин»[358]. «Откуда пришел этот приказ, – спросил Симпсон Брэдли. Брэдли ответил кратко: „От генерала Эйзенхауэра“. Рвался на восток и генерал Паттон. С солдафонской откровенностью он заявил Эйзенхауэру: „Айк, я не понимаю твоей диспозиции. Мы должны быстро взять Берлин и двинуться на Одер“[359].
Между тем 12 марта 1945 г. главнокомандующий сообщал Маршаллу, что в боевых действиях на стороне западных союзников участвовало всего 50 дивизий[360]. Эйзенхауэр понимал, что нужно не носиться с несбыточными надеждами на штурм Берлина, а стремиться реализовать его планы на севере Германии, чтобы «предотвратить русскую оккупацию любой части Датского полуострова»[361].
В этих словах Айка заключалось его политическое кредо. В принципе оно мало чем отличалось от позиции Черчилля, который, по оценке самого Эйзенхауэра, стремился захватить возможно более выгодные территориальные плацдармы для будущей борьбы против русского союзника. Главнокомандующий руководствовался инструкциями, полученными от Объединенного комитета начальников штабов. 7 апреля 1945 г., обращаясь к Маршаллу, Эйзенхауэр подчеркивал: «Я первым признаю, что война ведется для достижения политических целей. И если Объединенный комитет начальников штабов решит, что стремление (западных. – Р. И.) союзников взять Берлин перевешивает чисто военные соображения, я с радостью пересмотрю мои планы, чтобы осуществить такую операцию» [362].
Взятие Берлина рассматривалось и британским и американским командованием как важнейшая цель. 15 сентября 1944 г. в послании Монтгомери главнокомандующий подчеркивал: «Ясно, что Берлин – это наша основная цель. Для обороны Берлина противник, очевидно, сосредоточит свои главные силы. По моему мнению, нет никаких сомнений, что мы должны сконцентрировать всю нашу энергию и силы для осуществления стремительного удара на Берлин»[363].
Цель начавшейся 16 апреля 1945 г. Берлинской операции советских Вооруженных Сил состояла в том, чтобы в кратчайшие сроки разгромить основные силы групп фашистских армий «Висла» и «Центр», овладеть Берлином и соединиться с войсками стран антигитлеровской коалиции. Это должно было лишить Германию возможности организованного сопротивления и заставить ее пойти на безоговорочную капитуляцию.
Завершение разгрома вооруженных сил фашистской Германии предполагалось осуществить совместно с западными союзниками, принципиальная договоренность с которыми по координации действий была достигнута на Крымской конференции. План наступления на Западном фронте был изложен в послании Эйзенхауэра Верховному главнокомандующему советскими Вооруженными Силами от 28 марта 1945 г. В ответном послании от 1 апреля И. В. Сталин писал: «Ваш план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом советского главнокомандования»[364]. Сталин писал, что Берлин утратил прежнее стратегическое значение и город будет взят второстепенными силами Красной Армии. Далее он информировал союзное командование об ориентировочном сроке начала Берлинской операции.
В книге У. Спара и Н. Яковлева по поводу уверений Сталина, что Берлин потерял свое стратегическое значение, отмечается: «Критерий искренности Сталина – из 24 общевойсковых и танковых армий, предназначенных для участия в Берлинской операции, только 2 общевойсковых направлялись на Дрезден. Отправив лукавое послание Эйзенхауэру (впрочем, Сталин щедро расплатился с союзниками их же монетой), он обратился к главному – ускорить взятие Берлина»[365] .
