внутренности и вывернула все до единого суставы. Это я про состояние души. По всей видимости, состояние это было примерно таким, которое заставляет наркомана лезть на стенку на пике «ломки». Только в сто раз сильнее. В смысле — хуже. Хотя, конечно, это только предположение. Ширяться мне не приходилось. И может быть, то, что испытал, было всего лишь цветочками. В таком случае прошу прощения у наркоманов.
Я даже утратил чувство времени. Говорю вам честно: я до сих пор уверен, что кошмар этот длился вечность. И ни секундой меньше. Пожалуй, единственной осознанной мыслью, которая посетила меня на протяжении этой вечности, было только острое желание лишиться наконец сознания.
Приходить в себя я начал, когда понял, что пытаюсь закричать. В самом деле, что может быть естественнее, когда тебе больно, чем кричать от боли? Какое-то время— не знаю какое (повторяю, со временем у меня тогда были крупные нелады) — этот крик оставался во мне, не в силах почему-то вырваться наружу. Но потом вырвался. И вместе с ним вырвался и я. Откуда? И куда?
Это мне трудно объяснить. Я не то чтобы ничего не видел вокруг себя. Просто память моя сохранила только одно — боль. Скорее всего, вокруг меня была просто тьма. И из этой тьмы я и вывалился со страшным сдавленным криком.
Прямо на кого-то, кто заорал еще страшнее меня.
Должно быть, мое появление в месте, куда я попал, было полной неожиданностью для его обитателей. И обитатели эти от такой неожиданности были явно не в восторге. Я бы тоже не понял прелести ситуации, свались на меня неведомо откуда корчащийся и исходящий криком мужик. Что до самого этого места, то было оно освещено довольно плохо и наводило на мысль о подземелье. Только вот пол этого подземелья — корявый, неровный и к тому же скользковатый — судорожно подергивался и как бы уплывал из-под ног.
Я дико озирался вокруг. Теперь наконец ко мне подобралось — доползло, докатилось, прорвавшись через все барьеры восприятия, чудовищное зловоние, царившее в этой странной пещере. И то, что это было не зловоние отхожего места, а зловоние бойни, мясокомбината или, может, рыбоконсервного цеха, нисколько не облегчало моих мучений. Надо было срочно, любой ценой убираться из этого явно гиблого места. Раздумывать было не о чем и некогда. Я устремился следом за стихающими где-то вдали и в глубине звуками, издаваемыми отчаянно шлепающими по чему-то жидкому ногами или лапами. Сразу сообразить, куда юркнул перепуганный мною беглец, было довольно трудно. Еще труднее оказалось втиснуться в обнаруженный мною лаз — довольно скверное место. Это была неправильного сечения щель, стенки которой составляло нечто меньше всего напоминающее каменную твердь. Нечто упругое и содрогающееся. Покрытое чем-то осклизлым.
«Господи! — подумал я. — Я ползу через кишку какого-то чертового моллюска… Куда, черт возьми?»
Это я узнал довольно скоро с точки зрения только что пережитой мною вечности, наполненной невыносимой болью. Не больше чем через час, а на самом деле, скорее всего, минут через пятнадцать я снова выпал в разверзшуюся подо мной полость. На этот раз я оказался внутри чего-то, что можно было без особой натяжки назвать рукотворным помещением. Порадовало — в первый момент, — что тут не так воняло, как на предыдущем пути. Не так, но все-таки воняло. Уже потом я стал ориентироваться в той информации, которую мне поставляли зрение и слух. Вокруг меня высились стены из каменной кладки, а подо мной — пол из чего-то напоминающего изразцы. Чем-то это место походило одновременно и на операционную, и на предбанник. И почему-то на проходную какой-то древней электростанции или завода. И еще — на морг. Небольшой зал, в котором я очутился, освещали вполне обычные электрические светильники. А вдоль стен, прижавшись к ним, стояло с полдюжины — как мне должно было бы показаться — детей или карликов. Но мне как раз этого-то и не показалось. Они вообще (и сразу) не показались мне людьми.
Может быть, кино и иллюстрации к разным сказочным историям подготовили меня к этому. Но скорее всего дело было в том, что не сработал автоматизм восприятия — та таинственная штучка, которая позволяет нам не задумываясь укладывать образ впервые увиденного предмета на нужную (как правило) полочку. Но для этих созданий в моем сознании подходящей полочки, кроме той, на которой складировались всяческие сказочные и бредовые, из скверного сна пришедшие видения, не нашлось. Не те у них были пропорции, не та посадка головы, не те движения и уж конечно, не та речь. Все, примерно с десяток причудливых созданий, опасливо жавшихся к облезлым фрескам, когда-то украшавшим интерьер полутемного зала, были явно чем-то взбудоражены. Собственно, ясно чем. Моим к ним — как снег на голову — явлением. И они оживленно галдели, чирикали, щебетали на языке, не похожем ни на один из тех, о которых я имел хоть какое-то представление. Хотя по жестикуляции и паническим интонациям, доминировавшим в этом кудахтанье, можно было составить приблизительное представление о том, о чем же все-таки шла речь.
О том — кто виноват во вторжении нежданного гостя. «Я что? Я вот… Я ничего… Так я вот так, а он на меня сразу сверху — ну прямо вот так! А я!.. А он…» Что-то в этом роде.
Я наконец сообразил, где в этой дурацкой помеси предбанника и силовой станции находится дверь, ведущая куда-то. В этот момент мне было совершенно безразлично куда. Лишь бы выбраться поскорее из этого сумасшедшего дома. И не просто сумасшедшего, а еще и наполненного удушающим, выворачивающим наизнанку зловонием!
Дверь, к счастью незапертая и достаточно широкая, вела, слава богу, не в какой-нибудь новый лабиринт, а просто к выходу из здания. Наружу. А снаружи было вот что.
Серый, жемчужный какой-то, затянутый мглистыми облаками небосвод сеял на землю мелкий дождичек. И все вокруг было мокрым, влагой сочившимся или влагу эту жадно впитывающим. Такое здесь было небо. А земля под ногами была вроде самой обыкновенной землей. И трава на ней росла тоже самая обыкновенная. Вообще все здесь было вполне обыкновенным. Если не считать, что всего этого не могло быть.
Внизу, под склоном, протекала опять же самая обыкновенная, заросшая камышом речка. Не большая и не маленькая, с надежным — древней, видно, постройки мостом, перекинутым через нее. Спуск к реке зарос кустарником и высокой — в рост человека — травой. От моста сюда, вверх, тянулась проселочная дорога. Там, где дорога эта выходила на скальную площадку, на которую очумелым турманом выскочил я, виднелся небольшой шлагбаум и что-то вроде будки дежурного.
За рекой, в долине, тающей в дождливой мгле, эта дорога, вяло извиваясь, уходила куда-то вдаль. И совсем уж вдалеке — на размытом дождем горизонте — громоздилось что-то огромное и мрачное. То ли горные кряжи, то ли странно неподвижные гряды облаков — темных и насыщенных грядущими дождями, а то и снегопадами.
Но в тот момент мне было не до созерцания окружающего пейзажа. Я ломанул через кусты и высокий травостой вниз, к реке, не разбирая пути. Даже на сооружение, из которого только что вырвался, я оглянулся только тогда, когда, спотыкаясь и оскальзываясь, спустился к реке, преодолев, наверное, треть расстояния до нее. Потому что главным для меня в эти минуты были только дождь и река. Мне не терпелось отмыться от той зловонной мерзости, которая, казалось, пропитывала всего меня насквозь.
И еще — выбросить из себя воспоминание о чудовищной боли. Боль эта уже покидала меня, постепенно затухая в уголках истерзанного ею организма. Дождь, — сеявшийся с серых небес, немного облегчил мое самочувствие, заодно позволив на ходу очистить глаза и лицо от той липкой дряни, которая пристала ко мне по пути через чрево проклятого чудища, соединившего непостижимым для меня образом мой — привычный и знакомый — и этот — странный, пронизанный дождем и ветром, — миры.
То, что за мной следует погоня, я понял не сразу. Точнее, какое-то время мне это было безразлично. Я просто приходил в себя после пережитых боли, отвращения и ужаса. После острого приступа страха. Приходил в себя от ощущения полной нереальности того, что происходило вокруг меня.
Когда капли дождя и струйки воды, стекавшие с волос на лицо, вернули мне способность хоть как-то оценивать происходящее, я понял, что ухожу от погони, по-идиотски организованной, галдящей и квохчущей, как сорвавшаяся с насеста куриная семейка. Погоня эта за мной началась от странного дома, словно вырастающего из скалистой тверди. Из высящейся над ним почти отвесно горной кручи. Дом этот был очень стар (потом я понял, что тут — в Странных Местах — вообще мало новых вещей).
