для кого не страшным. Просто умрет! Но вы все-таки уходите оттуда! Так — лучше…
— Перестанет действовать, — горько усмехнулся отец на том конце провода. — Да достаточно, чтобы хоть одна хлопушка из этого их Арсенала не выдержала и…
— Все будет хорошо, отец… — беспомощно произнес Тагара. И повторил: — Все будет хорошо…
— Мы… Я не уйду! — закричал неожиданно Григорий. — Я не уйду ни за что! Я останусь с тобой! Если хочешь, произноси свое проклятое заклинание! Я не уйду!
— Нет! Нет!! Нет!!! — заорал Тагара. — Уходи! Все!! Я не буду больше говорить!!! Только уходи!
В динамике раздались дикий лязг и хрип. В иллюминатор я увидел, что мальчишка с остервенением бьет металлическим стулом по вмонтированному в стол коммутатору.
Я принялся колотить по пуленепробиваемому стеклу, стараясь привлечь внимание впавшего в беспомощное неистовство Тагары. Но вряд ли он слышал хоть что-нибудь. Отчаяние и гнев владели им. И он ничего не видел и не слышал вокруг, пока не насытил этих монстров своей души — отчаяние и гнев. Только окончательно разгромив коммутатор, а вместе с ним и половину приборов, выведенных на стол- пульт, он повернулся к иллюминатору и, пошатываясь, подошел к нему.
С минуту мы смотрели друг другу в глаза. Потом я стал жестами, выражением лица, криком — совершенно бесполезным здесь — сигналить Тагаре.
«Не надо! — выкрикивал я абсолютно бессмысленные слова. — Не надо!» Выкрикивал и понимал, что не изменю в его и наших судьбах уже решительно ничего. Мальчишка с той стороны бронированной двери уперся руками в стекло и смотрел на меня так, как смотрят пассажиры из окон поезда, уезжающего навсегда.
Из динамика доносилось теперь только неровное потрескивание и хрип. Связь отсека с внешним миром была прервана. Я перестал паясничать перед иллюминатором и обессилено уперся в стекло руками точно так же, как и Тагара со своей стороны. Мы снова смотрели друг на друга — зрачки в зрачки. Время остановило свой бег. «Уходите! — беззвучно выкрикнул Тагара. — Уходите!» Я прекрасно понимал, что сделать уже ничего нельзя. Но так и не мог заставить себя оторваться от стекла, из-за которого неотрывно смотрел на меня Тагара — Меченный Знаком Лукавого. Маленький маг, узнавший свое Предназначение.
Брат тронул меня за плечо.
— Слышишь? — тихо спросил он.
Я замер. Издалека снизу — от самого фундамента скал — до меня донеслась вибрация. Характерная вибрация запускаемых движков тяжелых боевых машин. Я почти не улавливал слухом звука приведенных в действие мощных дизелей, а лишь ощущал их тяжелый, на грани инфразвука, рокот. Рокот этот прерывался фырканьем, подвыванием и скрежетом глохнущих и вновь запускаемых движков, и эта еле слышная, но мощная какофония была для нас мелодией прощания.
— Они уходят, — сказал Ромка. — Сейчас запускают моторы и уходят…
Тагара, наверное, тоже ощутил этот едва уловимый звук. Он последний раз взглянул на меня, махнул на прощание рукой и отвернулся. Не оглядываясь, отошел к забранному бронированным стеклом панорамному окну в глубине пультовой кабины и замер перед ним, глядя вниз, на площадку перед Вратами.
Я отвернулся от иллюминатора и окинул взглядом своих спутников. Ромка был напряжен и замкнут. Он с нескрываемой тревогой смотрел на меня и судорожно сжимал свой фиал. Похоже, он ожидал от меня решительных действий и не понимал того состояния паралича воли, в которое я впал в самый неподходящий момент. Я постарался взглядом дать ему понять, что со мной еще не все так плохо.
Аманеста застыла перед иллюминатором. Она тоже держала свой фиал в руках, но все ее внимание было поглощено тем, что происходило там, внизу. «Я подошел к ней и заглянул через плечо.
Из иллюминатора видна была только часть горной дороги, делающей пол-оборота вокруг подножия скалы, и залитые светом заката горные склоны вокруг. И на этот кусок дороги, захлебываясь натужным ревом — он стал уже слышен нам, — выползали двумя рядами, «плечо в плечо» танки нашего воинства. По обочинам, спотыкаясь и рискуя угодить под гусеницы, норовили не отстать от них взъерошенные всадники. Тарахтя, всех обогнал и скрылся за скалами геликоптер.
— Они уходят… — повторила Аманеста слова Романа. — И нам пора уходить…
Я последний раз обернулся на иллюминатор двери, ведущей в «комнату с кнопками». Узкая спина Тагары виднелась перед пыльным панорамным окном. Таким — угловатым, горьким силуэтом у окна — он и запомнился мне. «Прощай, — сказал я ему мысленно. — Прощай. И пусть случится чудо. Пусть с тобой все будет хорошо!»
Я решительно отвернулся от иллюминатора, быстрым шагом подошел к двери, ведущей в «предбанник» портала, и с остервенением принялся вращать маховик ее гермозапора.
— Пошли! — скомандовал я, отваливая в сторону тяжелую бронированную створку.
Пасть Червя встретила нас уже знакомым нам двоим — мне и Роману — зловонием. Впрочем, далеким еще от того, которое предстояло вытерпеть. Мы переглянулись. Аманеста не подала виду, что тошнота подступила к горлу, хотя ее и передернуло — рефлекторно, должно быть. За нее я был спокоен. Нервы у подруги Романа были покрепче стальных канатов.
Я приступил к короткому инструктажу:
— Я иду первым. Вы за мной. И не задерживайтесь. Только две-три минуты… Как только Пасть Червя успокоится… придет, одним словом, в исходное положение, сразу идет кто-то из вас. Делайте все в точности как я. Не бойтесь ничего. Будет очень… неприятно, но все это можно пережить. Я буду принимать вас на той стороне. Вы готовы?
Оба кивнули — почти одновременно.
— Запри тамбур, — сказал я Ромке.
Он кинулся к двери, и через минуту мы были отрезаны от Странного Края — его воздуха, его света, его магии, пропитавшей этот мир.
«Прощай!» — сказал я и Странному Краю.
Я повернулся к Пасти. Она казалась теперь огромным увядающим цветком. И все же она оставалась маской дьявола. Ее многочисленные складки и извилины были неподвижны. Но какое-то неуловимое движение, какое-то ускользающее от взгляда содрогание — хищное и полное ожидания — угадывалось в этой массе таинственной плоти, связующей миры… Странно, это месиво складок и лепестков, лишенное глаз, губ, любых других частей человеческого лица, было невероятно выразительно. Казалось, теперь Пасть спрашивает меня: готов ли я?
— Готов… — глухо ответил я на этот немой вопрос.
И кивнул своим спутникам. Если не на удачу, то на прощание.
Повернувшись к Пасти спиной, я откупорил фиал. По лицам Романа и Аманесты я понял, что с Пастью произошло нечто их удивившее, и осторожно обернулся.
Должно быть, терпкий, необычный запах субстанции, наполнявшей фиал, мгновенно достиг каких-то чувствительных окончаний Пасти и разбудил ее древний аппетит. Червь почуял близкое пиршество. Ну не пиршество, так какую-никакую закуску. В конце концов его пост здесь длился больше полустолетия.
Пасть явно ожила, ее обвисшие лепестки стали наливаться какими-то жизненными соками, стали упруги, изменили свой рисунок. Гигантский увядающий цветок начал расцветать снова, оставаясь при этом маской дьявола.
Шорох и влажный хруст заполнили тамбур — Пасть нетерпеливо подалась вперед. Зрелище это было жутковатое. Я снова повернулся к монстру спиной и, с трудом разжав зубы, проглотил содержимое фиала.
Судя по всему, я успел еще сунуть его в свой нагрудный карман. Обернуться, как неожиданно захотелось мне, я не успел. Пасть снова подалась вперед и поглотила меня.
Да, конечно, снова была боль — ожидаемая боль, которая во сто раз хуже боли неожиданной. И было удушающее отвращение. И ощущение, что ты на грани обморока. Не уверен, что я не пересекал ее, эту грань. Но закончилось все немного похоже на то, как закончилось мое первое путешествие между мирами, — падением в сырой, украшенный остатками древних изразцов зал. Только вот в этот раз не
