люк, по месту его соединения с бортом кабины, накладывается прочная круглая чашка, и из-под нее насосом выкачивается воздух. При этом атмосферным давлением ее прижимает к борту кабины. Если теперь проследить за изменением давления под чашкой, то можно судить о герметичности соединения люка. Эта чашка и называлась у нас присоской.
Окончена откачка. Четыре пары глаз впились в стрелку вакуумметра. Не дрогнет ли? Не поползет ли по шкале? Положенные минуты истекли. Стрелка неподвижна.
— Есть герметичность! — произносят вслух все четверо, а я — в трубку телефона. Опять голос Сергея Павловича:
— Хорошо. Вас понял. Заканчивайте ваши дела. Сейчас мы объявим тридцатиминутную готовность.
Собираем инструмент. Сейчас надо в лифт. Рука невольно тянется к шарику-кабине, хочется похлопать ее по круглому холодному боку. Там, внутри, Юрий Алексеевич. Кажется, что-то ему еще не сообщено, надо еще о чем-то напомнить, подсказать. Но все сказано и все известно. Просто сердце тянется к нему — увидеть, поговорить…
Стукнула закрывшаяся дверь, рывком ушел из-под ног пол лифта; минута, и опять рывок пола, теперь вверх, — и мы внизу.
Подхожу к Сергею Павловичу.
— Я прошу разрешения быть во время пуска в пункте управления.
— Ну что ж, не возражаю, только в пультовой будет народу много, так что будь где-нибудь поблизости.
Есть еще минут двадцать времени, можно побыть здесь, на площадке, рядом с ракетой.
Четко работает стартовая команда. По репродукторам громкой связи объявляется оперативное время. Заканчивается заправка топливом последней ступени ракеты.
Нижние ступени уже заправлены, и их бока-стенки покрылись толстым слоем инея. Его кусочки иногда отваливаются и сыплются снежинками вниз, будто зимняя елочка отряхивается от снега. «Елочка» эта с колоссальной энергией внутри готова сейчас по команде человека совершить то, чего еще никто и нигде в мире не совершал…
От ракеты по рельсам медленно отъезжает высокая металлическая ферма с площадками и лифтом, на котором мы спускались несколько минут назад. Эта ферма, словно сама собой, постепенно наклоняясь, укладывается на специальную платформу, и мотовоз оттягивает ее со стартовой площадки.
Теперь ракету видно лучше, но сам «Восток» закрыт носовым обтекателем. Только через большое окно, прорезанное сбоку, ярко поблескивает в солнечных лучах крышка люка. А там, за ней, Юрий Алексеевич. Что переживает он сейчас? Какие мысли в его голове? Но я знал — он верит нам. Верит, что мы сделали все для безопасного и успешного полета. Он отдавал свою жизнь в руки машины, созданной людьми.
Без пятнадцати девять. Сергей Павлович с группой товарищей еще здесь, у ракеты. Надо уходить.
Спустившись по лестнице и пройдя по бетонным коридорам, захожу в боковую комнату рядом с пультовой.
В углу на столе телеграфный аппарат, радиостанция, микрофон. Сидят дежурные.
Как раз в это время шел разговор с Гагариным. Кто-то с «Зари», по голосу я не смог узнать говорившего, передал:
— Займите исходное положение для регистрации физиологических функций.
— Исходное положение занял.
Голос Сергея Павловича:
— Ну вот, все нормально, все идет по графику, на машине все идет хорошо.
Юрий Алексеевич спрашивает полушутя, полусерьезно, и его юмор ослабляет общее волнение:
— Как по данным медицины — сердце бьется?
— Слышу вас отлично. Пульс у вас шестьдесят четыре, дыхание двадцать четыре. Все идет нормально.
— Понял. Значит, сердце бьется!
Народу в комнате прибавилось: ученые, медики, наши товарищи. Почти никто не разговаривает. Лица напряженные. Проходит еще несколько минут; сколько — не знаю, сознание не отмечает почему-то сейчас время… Быстро входит Сергей Павлович. Направился к столику с радиостанцией. Сел. Взял в руки микрофон.
— Кедр (позывной Гагарина)! Я Заря-один. Как слышите меня? Буду вам транслировать команды. Прием.
Из репродуктора слышен голос, но тут же он перекрывается командой.
— Внимание — минутная готовность!
— Кедр! Я Заря-один. Внимание. Минутная готовность. Минутная готовность.
Из пультовой слышен голос руководителя пуском. Он у перископа.
— Ключ на старт!
И, как эхо, ответ оператора у пускового пульта:
— Есть ключ на старт!
— Протяжка один!
— Есть протяжка один!
— Продувка!
— Есть продувка!
— Ключ на дренаж!
— Есть ключ на дренаж!.. Есть дренаж!
— Зажигание!
— Кедр! Я Заря-один! Зажигание!
Из динамика доносится:
— Понял вас, дается зажигание…
— Предварительная!
— Есть предварительная!
— Промежуточная… ГЛАВНАЯ! ПОДЪЕМ!
(Все это — подготовительные команды и операции перед подъемом ракеты.)
Голос хронометриста:
— Одна, две, три…
Это секунды. Слышу голос Сергея Павловича:
— Желаю вам доброго по-ле-та!
И вдруг сквозь шорох помех и доносящийся еще снаружи обвальный грохот двигателей четко звучит голос Юрия Алексеевича:
— Поехали-и!
И опять:
— …двадцать, двадцать один, двадцать два… Проходит несколько минут. Застрекотал телеграфный аппарат. Телеграфист произносит четко:
— Пять… пять… пять…
Это означает, что следующий, расположенный по трассе полета, наземный измерительный пункт вошел в связь с ракетой, принимает с ее борта телеметрическую информацию. Все в порядке…
— Пять, пять…
И вдруг уже с тревогой:
— Три… три…
Все притихли, насторожились. Что это? Отказ двигателя? Стучит кровь в висках. Сергей Павлович, стиснув в ниточку губы, почти вплотную придвинулся к телеграфисту:
— Ну?!
— Три…
И вдруг радостно:
