большая, — подумал Волков, — вот сейчас ветер дунет еще сильнее, подхватит дом, и полетим мы, полетим». Он прислушался: сквозь шум дождя и гул ветра доносились тягучие и глухие, как далекие взрывы, удары океана о берег. Шторм. Держитесь, котишки. Да и вы, львы, тоже… и Седой со своим малышом.
Ступая по красным отсветам огня, подошла к печке Лена и села напротив. Улыбаясь, не спуская с лица Волкова глаз, Лена откинула голову, тряхнула волосами, и они рассыпались по плечам, а на пол с легким стуком упали шпильки. Наклонив голову, она начала расчесывать волосы, и Волков любовался сильным и плавным движением ее руки, а голова кружилась, кружилась, кружилась… Тронув его за плечо, Алька подала стакан, и он выпил. Брр!.. Ему будто в желудок выстрелили. Девочка засмеялась, подала кусок хлеба. Голова у Волкова начала кружиться еще больше, тепло разлилось по телу; потрескивали дрова в печке, ветер все тряс и тряс дом… «Сейчас я вам все-все скажу, — думал Волков, — скажу, как мне хорошо с вами, сейчас я вам скажу все это, но только нужно найти какие-то особые, точные и важные слова…»
Черномордый завопил вдруг за дверью. Стуча когтями, Бич побежал к ней, прижался ноздрей к щели, из которой несло холодом, и заворчал, но не так чтобы уж зло и враждебно, а больше для порядка.
— Заливает их, — сказала Лена. — Может, пустим?
Схватившись за край стола, Волков поднялся, превозмогая боль, и, стараясь не хромать, пошел к двери, откинул щеколду. Дверь распахнулась, и мокрый песец шмыгнул мимо него в закуток, где были свалены старые сети, ящики с инструментами и брезент. Лена, подняв лампу, подошла к двери. Сверкнув глазами, Черномордый положил на брезент головастого сырого песчонка и выкатился из дома, а на пороге появилась Красотка. Струйки воды сбегали с нее. Она тоже держала в зубах второго, уже довольно большого малыша и заглядывала в дом, опасаясь Бича. Волков чуть посторонился, и Красотка пулей проскочила мимо его ног. Бич опять заворчал, но совсем тихо, просто чтобы эти мокрые зверюги знали, кто хозяин в доме, только и всего. Черномордый притащил третьего щенка, и все семейство устроилось на сетях… Ветер и дождь ломились в раскрытую дверь. Язычок пламени бился в стекло; словно ожидая еще кого-то или чего-то, что должно было произойти, Волков не закрывал дверь. Ему было очень жарко, он подставил лицо и грудь холодному дождю и жадно, торопливо вдыхал соленый воздух… Все плыло, качалось. «А ведь мне чертовски скверно, — подумал он, — видно, меня здорово прохватило на океане».
— Закрой., — тихо сказала Лена, положив ему ладонь на плечо..
— Подожди, — ответил он.
Нечто растрепанное пролетело вдруг мимо их лиц. Лена прибавила огня в лампе: на брусе в прихожей сидела сова-калека. Она вертела круглой головой и щелкала клювом. Янтарно сверкнув глазами, птица встряхнулась, и во все стороны полетели брызги. Засмеявшись, Лена отодвинула Волкова от двери, захлопнула ее и, поддерживая, повела в дом.
В путь! В путь!
Провалялся Волков в постели четыре дня: простыл все ж, и какая-то лихоманка одолела. Он бредил, шумел, отдавал приказания. Казалось, будто он плыл в вязкой, синей-пресиней воде или тумане, и порой из него вдруг выплывало лицо Лены или Альки. Натирали они его спиртом, поили какой-то гадостью. На четвертое утро Волков проснулся здоровым, чудовищно голодным и слабым. Он ел все подряд: картошку, рыбу, ягоды. Потом Алька с Бичом ушли на берег бухты, а Лена села возле него на край топчана, и они проговорили часа три. Волков рассказывал ей про морские приключения, Лена — о своей жизни. Да, вначале она ждала, что он вернется, пыталась разыскать его, потом… А, всякое было потом… Пришла Алька, и Лена начала рассказывать, что пройдет совсем немного времени, и весь остров станет громадным заповедником и что на месте их старого поселка будут построены новые красивые дома лабораторий Института природы, музея и отеля для туристов. Правда, пока это лишь в мечтах. Но все это будет. Обязательно будет!..
— Пора мне на Большое лежбище, — сказала она, закончив свой рассказ.
— Не уходи, — попросил он.
— Не уплывай, — сказала она. — Ты не представляешь, как тут красиво зимой: белые скалы, зеленые долины, черная вода… Алька, не отпускай его.
…Конец лету. Пролетело, как и не бывало! И промыслу конец. Почти все зверобои уехали с Большого лежбища, и Петька Барсуков уехал, и Аркаха. Да, пролетело лето, осень у порога. Алька нет-нет да и о школе заговорит, соскучилась по одноклассникам. Выяснилось, что и пальто-то ей мало, выросла; и сапоги жмут, и форму нужно новую покупать или шить.
Осень. Тревожно в природе. Сбившись в плотные стаи, носились над бухтой птицы, усиленно кормились перед дальней дорогой котики. Все перемешалось на лайде: семьи давно распались, и грозные секачи мирно спали или ныряли в волнах рядом с молодыми котиками-холостяками, и все были настроены миролюбиво. Шум, толчея на лежбище, крики. «В путь! В дорогу! На юг, на юг!..» — чудился Волкову извечный зов в голосах птиц и животных…
Несколько дней лил холодный, секущий дождь, а потом снова засияло солнце, и день выдался пронзительно синим. Промытое ливнями, простиранное небо было таким, что казалось, будто синий свет струится сверху на горы, долину и бухту; и вода в бухте была такая же синяя, и синие отблески лежали на скалах, камнях, и сам воздух казался весь свитым из прозрачных синих прядей.
Сова сидела на коньке крыши и, растопырив, сушила отсыревшие крылья. Истосковавшиеся по теплу и солнцу щенки Черномордого и Красотки с визгом и подвыванием носились невдалеке от дома и рвали с треском, отнимая друг у друга, приплывшую из океана клеенку. Родители их спали, улегшись рядышком на плоском камне, а Бич, наблюдая за играми молодых песцов, явно завидовал их веселой возне и расстроенно ворчал.
Прислонившись к теплым бревнам стены дома, Волков курил, испытывая радостное и тревожное волнение, которое, наверно, знакомо каждому человеку в теплый и солнечный осенний день. Глядишь в такой день на природу, и вроде бы все то же самое: и трава еще зеленая, и бабочка порхает над цветком, и солнце греет, как в жаркий летний день, но нет, уже все совсем иное. И трепещет душа, и замирает сердце, будто что-то должно произойти, а что — ты и сам не знаешь. Но Волков-то знал, что должно произойти, и потому с таким особым волнением приглядывался и прислушивался ко всем этим хлопотам в природе, и все повторял про себя, будто оправдывался перед кем-то: ведь я же вернусь опять, вернусь…
Волков глядел в океан и опять чувствовал себя его частицей, готовой вот-вот слиться с ним воедино, и знал, что уже никакие силы не смогут удержать его на берегу, но никаких терзаний не было: так надо, и так должно быть. А те, кто должен здесь остаться, они поймут его.
Дверь хлопнула. Алька, как чертенок из коробки, выскочила из дому, нахлобучила ему на нос берет и, издав воинственный клич, побежала к океану. Бич, залаяв, понесся за ней. От избытка чувств он подпрыгнул на бегу и куснул, видимо, не очень-то и больно спящего Черномордого, а потом, зарычав, разогнал щенков и, украв у них разодранную клеенку, обогнал девочку.
— Бежим к океану! — донесся ее голос. — Бежим! А-ала-ла-ла-ааа!
Выколачивая о ладонь трубку, Волков поспешил за ней. Скрипела под ногами галька, соленый ветер с океана толкал в грудь, врывался в легкие, и дышалось привольно и легко. Радуясь прекрасному дню, с ощущением своей силы и молодости, готовый, как и эти звери и птицы, к очень дальнему и нелегкому пути, Волков легко догнал девочку.
Вот и берег. Кружили над скалами птицы; гомонили, перелетали с одного места на другое, а на лайде, покинув океан, собрались, кажется, все котики. Никто из них не спал. Звери переползали от группки к группке, ревели и то бросались к воде, будто намеревались немедленно отправиться в путь, то возвращались, в раздумье поглядывая на пенную воду, ударяющуюся о лайду.
— Гляди-гляди: вот Папаша Груум! — крикнула Алька. — А рядом Одноглазый, который Тупорылый. Видишь, да? Беседуют о чем-то.
Старый секач и молодой могучий зверь, ростом уже догнавший Груума, мирно расположились один возле другого. Тупорылый крутил головой, и единственный его глаз задорно блестел. Порой он ревел, будто доказывал Грууму — «ведь уже пора, погляди, какой тихий, спокойный день, только и плыть!». И Груум тоже
