Варька заголосила во весь голос, кинулась к Егору, прижалась к нему.
— Нет, нет... не может быть! — выкрикивала она, мотая головой. — А как же я тогда буду? А с кем же я...
— Ничего, что есть, то есть, — погладил ее по плечу Егор. — Отсижу да вернусь честным. Ты меня жди, Варюшка...
Вслед за ним поднялся Фрол Курганов и заявил, что его место тоже рядом с Егором, что он считает себя виновным в убийстве Марьи Вороновой.
Зал так и ахнул.
Клавдия со Степанидой в свидетели не попали. Но они тоже находились в районном клубе, где происходило заседание областного выездного суда.
Выслушав заявление Фрола, Клавдия ничего не сказала, только сильно-сильно побледнела. А Степанида в перерыве протиснулась к ней, облила торжествующе-злорадным взглядом:
— Попользовалась чужим мужиком? Натешилась счастьем? Так тебе и надо, потаскуха... И ему, убивцу...
Клавдия молча отвернулась.
Степанида больше в Озерки не ездила. Клавдия же в колхоз не возвращалась до окончания суда, жила у Зины.
Суд длился целых две недели. И все это время Зеленый Дол кипел, как в котле. В деревне с темна до темна только и было разговоров:
— Вот это Устин с Пистимеей... Морозовы так Морозовы. И как же мы только жили с ними!
— А ведь Демидку-то Меньшикова я помню еще. Чего он там, в суде, мелет?
— Да что... при нем документы нашли на другое имя. Для того, говорит, сделал, чтоб пенсию получать. А дружок его и брякнул: никакой ты не пенсионер, а этот... верховный иеговист...
— Вон как! Ну а он?
— А почем я знаю... Сегодня к ночи свежие новости будут.
— Захара-то как они, сволочи! Фрол-то, ничего себе... женил Захара...
— Как он, Курганов, Демида словил, не рассказывали на суде?
— Вызывал зачем-то его Меньшиков...
— Н-но?
— Вот тебе и «н-но»! У них одна лавочка. Ну а там... не поладили чего-то. Слово за слово — да за бороды. На шум подбежал Прокудин, ударил Фролку ножом. Только этому медведю что нож! Рыкнул лишь и, обернувшись, пнул Прокудина. Тот и присел, зажав руки меж ног. Тогда Демид пистолет к Фролову затылку подставил. Ну да Фрол... Сумел, в общем, и пистолет вывернуть...
— Ну, сушить теперь сухариков Клашке-то, молодухе. Ежели еще и про Марью Воронову все правда...
— Туманное дело, давно было. Фрол говорит, что не убивал ее, убивали Филька с Демидом. А Фрол по пьянке впутался...
— Это Фрол так говорит, а Демид — иначе. Главный, говорит, убивец — ты. Ты на утес ее заволок, ты голову камнем разбил, а потом и глаза ей... ножом. Да еще и приговаривал: «Не будешь, потаскуха, на Аниську Шатрова глядеть...»
— Господи, это подумать только! Да ежели правда, пусть его, убивца...
— Разберутся. И Егору, должно, приварят как за вредительство.
— Ну, сейчас и закона даже такого нет, чтобы за вредительство. А все же, конечно...
— А наш Овчинников, говорят, только головой крутит да все твердит свое: «Сомневаюсь». В чем это он сомневается?
— Да ни в чем. У дурака всегда присловье дурацкое есть. Не знаешь, что ли.
— А Смирнов ничего не рассказывал там такого?
— И-и, милая! Вчера к вечеру такое размоталось! Демид-то разговорился, прижатый. Будто Устин в какой то Усть-Каменке... какую-то Полинку, невесту этого Смирнова...
— Знаю уж про невесту. Я про самого редактора спрашиваю.
— А Марфа, слух идет, из ума выжила. На все вопросы отвечает одно и то же: «А я почем знаю, что Пистимее нужно было? То Зинку Евдокии с Гликерией подкинь, то с Митрофановыми сведи...»
— Да-а... А Зинка-то... Вон что, оказывается, выделывали над ней! Досталось девке приданое...
— Так и Демид, что ли, у немцев служил? Ну что там, ты же только с Озерков?
— Утром из коровника чистишь-чистишь, а в каком-нибудь углу да останется... Так и на земле... Не только Демид, но и Прокудин этот, и Свищев. Сегодня разговорились, милые, наперебой. Прокудин родом из Сибири, а тот, Свищев, на Украине где-то жил, в войну от эвакуации спрятался. Немцы пришли — он сразу к ним... Сопляк еще был, а уж полицейским служил. Прокудин же рассказал, что после одного боя убитым притворился, чтоб в плен попасть. И тоже живодером каким-то у них работал.
— А старик Евдоким что там?
— Это не старик, а... «В смерти Анны, говорит, виновным себя не считаю. А не помри она — снова на мороз ее выставил бы, потому как бес в ней сидит. И во всех вас бесы, бесы, бесы... Погубили Серафиму святую!» И завопил что-то, псалом вроде, метаться по залу начал, принялся у милиционеров оружие вырывать... Вот кто с ума сошел, а не Марфа. В общем, для него уже суд вроде кончился, в психолечебницу увезли, для определения...
— А Исидор?
— Тот орет: «Сын мой, что хочу, то и делаю с ним! И с женой тоже. А если отца тронете, я, говорит, после тюрьмы разыщу вас всех, и судей и заседателей, на каждого особый нож припасу. Поэтому лучше к расстрелу приговорите. Все равно Христос придет. Он явится и воскресит».
— Воскресит, жди подольше... Даже вон Демид, как почуял, что расстрелом пахнет, распустил слюни: «Смилуйтесь, всю правду расскажу. Что угодно дайте, только не смертную казнь». А уж он-то, поди, знает, воскресит или не воскресит.
— Так что же он рассказал?
— Многое... И что Фрол не убивал Марью. «Это мы, говорит, ее с Филькой. И камень Филька над ней поднял и... глаза ей потом». Все, мол, так и было, как Фрол говорил.
— Прямо гора с плеч! Я и то думаю — Фрол, конечно, такой-сякой, да не мог он эдак...
— Да-а, дела... А все-таки куда Пистимея с Юргиным... или как его на суде называли?.. Звягин Тарас... куда они делись все же? Неужели сгорели? Да ее, саламандру такую, разве сожжет огонь...
... Суд приговорил Демида Меньшикова, Семена Прокудина и Ефима Свищева к расстрелу. Исидора Уварова за религиозное изуверство — к пятнадцати годам заключения. В отношении Евдокима суд вынес определение — поместить его в психиатрическую больницу, а по излечении вновь рассмотреть его дело.
Едва судья зачитал это место приговора, как среди полнейшей тишины раздался громкий возглас Антипа Никулина:
— Эт-то — ух-х! Эт-то — трансляция...
Никулина просто-напросто вывели из клуба..
Егору Кузьмину, учитывая его добровольное признание и чистосердечное раскаяние, определили условный срок заключения — пять лет.
Из-за давности лет, отсутствия состава преступления суд не счел возможным привлечь Фрола Курганова к ответственности.
Заслушав приговор, Фрол ссутулился, обмяк, посерел, будто это не Исидору Уварову, а ему дали пятнадцать лет тюрьмы.
Впрочем, всю неимоверную тяжесть своего наказания чувствовал только он сам.
... Фрол от полустанка до Зеленого Дола тоже прошагал горбатясь, будто когда-то что-то потерял на этой дороге, а теперь надеялся найти.
И в деревню он вошел, не поднимая головы...
