— Особенного, конечно, ничего. Но это трудно выносимо.
— Расскажешь?
Орли встала и подошла к панорамному окну. Из гостиной у Глеба открывался дивный вид на высвеченную прожекторами высотку МГУ.
— Давай так, — сказала Орли. — Я расскажу тебе об этом в ванной. Ты сделай пену и сам залезай. Свет погаси, зажги свечку, я уже увидела, у тебя там есть. А я приду к тебе.
Глеб выполнил всё, как заказала Орли. Он лежал в воде, курил и ждал. Ванная комната у него имела два выхода — в гостиную и через туалет на кухню. Дверки были прозрачные, в ало-янтарных разводах. Свет торшера из гостиной, багрово затлевший в стёклах, и свеча, что отражалась в запотевшем зеркале, подожгли воздух пламенем тайны и страсти, словно от камина. «На озарённый потолок ложились тени, скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья», — вспомнил былой филолог. Хипстер вполне оценил качественный саундтрек бэк-поэзии.
Орли сначала принесла бутылку и поставила возле ванны, потом ушла и вернулась голая, с двумя бокалами, полными красного вина «Контадор». Глеб рассматривал Орли, пока она забиралась в ванну: сначала перебросила ногу через бортик, попробовала дно, а потом, выпрямившись, шагнула на всю тяжесть, с бокалами в обеих руках, словно бы разведённых для равновесия. Подождав, пока Глеб увидит её всю, Орли медленно опустилась в пену и протянула бокал Глебу.
— Мне теперь, в общем, некуда деваться, — признался Глеб.
— Для этого я и разделась.
Они сидели в ванне в кучах пены друг напротив друга.
— До чумы ли нам сейчас? — спросил Глеб.
— Но ведь не в чуме дело, — улыбнулась Орли. — Мне страшно. Я тебе расскажу, а ты мне ответь, что я маленькая трусливая девочка.
В прошедшую субботу ей предложили сделать репортаж с какого-то флешмоба. В тот день в Москве намечался грандиозный митинг оппозиции, прессу интересовал только он, и пойти на флешмоб было попросту некому. К тому же и мода на флешмобы давно миновала.
Глеб понял, что Орли получила худшее из возможных заданий. В родном городе она стала лучшей, чтобы здесь получать худшие задания. Это оскорбительно. Но выбора не было, и Орли согласилась.
Флешмоб проводили на одном из участков подземного перехода под Пушкинской площадью. Флешмоб был «классический», «мягкий», то есть без особенного эпатажа, почти для своих. Длился он пять минут. Ровно с 14 часов ровно до 14:05 мобберы шли по переходу в одном направлении и делали вид, что звонят по телефону, но никак не могут дозвониться. Они должны были говорить в трубку: «Алло! Алло! Дима- Саша-Маша, алло, я не слышу!» Всё. Кричать, спешить, толкаться, вообще как-то привлекать внимание не следует.
Орли рассказывала, а Глеб вспоминал, как в середине нулевых СМИ визжали от восторга по поводу флешмобов. Сколько глубины и смысла в этой ерунде накопали модные журналисты… Это и креатив, и самоутверждение, и групповая психотерапия, и антидепрессант… Кто-то там с умным видом рассуждал, что флешмобы — новая форма самоорганизации социума. Типа как раньше люди объединялись в классы на базе отношений к средствам производства, а отныне — в комьюнити на базе отношений к информационным потокам. Правильно говорил Гермес:
Флешмобы выскочили из моды раньше, чем их обесценила жизнь. Они держались на убеждении, что телеком превращает коллективное бессознательное в коллективное сознательное. Абсурд акций должен был проиллюстрировать этот тезис, ибо полная бессмыслица не может объединять незнакомых людей. Но флешмоб оказался фальшивкой, забавой для сытой молодёжи. Его смысл сгорел в Арабской весне.
Пожар бунтов и революций, полыхнувший по исламскому миру с конца 2010 года, распространялся через Интернет, через телеком. Но ведь не телеком был сутью Арабской весны. Арабы восставали не за телеком, а за вполне обычные блага: за свободу, за выгоду, за власть, за месть, за перемены. Телеком был только средством коммуникации. Более совершенным, чем письма, гонцы или телеграммы, но не более. Мусульманский мятеж по организации был аналогичен флешмобу — и не проявил ни одной черты, заявленной как суть флешмоба. Потому что эта суть была искусно вживлена во флешмоб, а не присуща ему от рождения. И поверить во флешмоб могла только аудитория «Афиши».
Редакция «Афиши», кстати, находилась рядом с Пушкинской, но флешмоб, на который пошла Орли, уже считался отстоем.
Орли заняла место на ступеньках спуска в подземный переход, чтобы сверху увидеть всё. В пакете у неё лежал готовый к съёмке недорогой аппарат Canon: Орли прятала фотик, потому что участники моба могли и не хотеть, чтобы их фотографировали. Орли ждала. Мобберы должны были идти ей навстречу.
День был пасмурный и грязный, былой снег везде растаял. Толпа шла вверх и вниз по лестнице перехода. На площади шумели машины, из-под земли доносилось неумолчное шарканье шагов.
Айфон у Орли гугукнул будильником: ровно четырнадцать ноль-ноль. Орли приготовилась достать фотоаппарат. Со своей ступеньки она видела переход метров на тридцать вглубь.
В толпе, которая шла Орли навстречу, человек десять одинаково подняли руку, поднося к уху телефон. Начался флешмоб — и вместе с ним в этот же миг началась чума.
Орли увидела, что у людей с телефонами белеют и надуваются глаза, как сваренные и облупленные яйца. Орли увидела, что лица мобберов вокруг глаз чернеют и заливаются тьмой, а черты кривятся и разъезжаются, искажённые опухолями бубонов. Все чумные мобберы становились одинаковыми. Стильный юноша с клетчатым шарфом… Девушка в кепке набекрень и с торчащими патлами… Молодой человек с хвостиком и косичкой вместо бородки… Девушка в вязаном капоре. Парень в большом шерстяном берете художника и в круглых очочках а-ля Джон Леннон… Девушка с большими дизайнерскими серьгами, похожими на парусные корабли… И другие. И другие. Все они превращались в чумных чудовищ, чернорылых и белоглазых.
Эти кадавры, рассеявшись в толпе, шагали навстречу Орли по тоннелю подземного перехода под Пушкинской. Никто, кроме Орли, их больше не видел, а они, словно издеваясь, говорили в выключенные телефоны: «Алло! Дима-Саша-Маша! Алло! Я не слышу! Я не слышу!»
— Я просто убежала, — сказала Орли Глебу. — Я ведь одна там была. Испугалась. Забыла обо всём и убежала.
Она зашевелилась в ванне, подтягивая ноги, плеснула водой, меняя положение, и поползла к Глебу, ворочая огромные глыбы пены.
Глеб смотрел в горящие во тьме глаза Орли и думал, что телеком не преображает коллективное бессознательное в коллективное сознание. Коллективное бессознательное телеком преображает в чуму. И с ней каждый встречается уже в одиночку.
А Орли долезла до Глеба, повернулась спиной и навалилась, уверенная, что так и надо: её ждут и немедленно приласкают. Глеб мягко облапил Орли. Её мокрые кудри налипли ему на губы и скулу.
—
21
Посреди ночи Глеб проснулся и вышел в кухню покурить. Чтобы не скучать, он включил айпэд. А там кипела жизнь. Комьюнити продолжало работать, отыскивая всё новые и новые истории, — как машина, которую завели и оставили без присмотра.
KozaDereza: Карбункул это такой гранат особо ценился вовремя эпидемий чумы. Когда мимо него проходил больной по которому не видно что он больной камень бледнел. Предупреждал хозяена
L-a-p-k-a: У меня в децтве было кольцо с гранатом! У всех камней есть своя мефология! Это ужастно интересно!!!
Kuporos: Оказывается, у чумы был свой святой. Чумоборец. Рох из Монпелье. Зацените со ссыли.
