было девять подло убиенных невинных душ.
А хитрость, о которой заметил проницательный новичок, заключалась в том, что он пытался затянуть следствие путем постепенных признаний. Узнав от опытных сокамерников, что его все равно расстреляют и за одно убийство, с целью ограбления, этот отвратительный человечишко через месяц поведал следователю еще об одном убийстве и рассчитывал так протянуть, хотя бы с год, надеясь на побег или другие перемены, могущие спасти его подлую жизнь.
А пока, пристроился шестеркой к угловому камеры, старому вору в законе, по кличке Берест, производной от его фамилии Берестов. И продолжал проявлять свои низменные черты, вымещая не растраченную еще злобу на новеньких и других более слабых заключенных.
Но здесь не сошло. И вообще выходило, что он идет в расход, не дожив даже до завтрашнего утра. Он поверил странному незнакомцу сразу, уже только потому, что ни одна живая душа не знала и знать не могла об остальных его жертвах.
Меловой цвет, навечно забуревшего от природы, лица внезапно сникшего своего припотела, был подмечен и главарем здешнего камерного сообщества Берестом. Слыхал он и о страшном неприметном доме в Никольском переулке, где по ночам исполнялись смертные приговоры осужденным.
Ну-ка… Ну-ка… Ходь сюда, — матерый вор поманил к себе рукой поразившего всех своей осведомленностью, новичка, другой рукой стряхивая с соседней шконки вещи уже бывшей своей шестерки.
— Как твоя кликуха? — старый уголовник справедливо полагал, что человек, сумевший постоять за себя по прибытии в камеру, наверняка бывал в делах и имел кличку.
— Фагот, — коротко откликнулся длинный, присаживаясь на уголок освобожденной для него шконки.
— Из «музыкантов», видать… — опытнейший преступник успел разглядеть и длинные ловкие пальцы Фагота, вполне могущие принадлежать представителю уважаемого воровского сословия взломщиков сейфов, из которых наиболее искусные и ловкие звались «музыкантами».
— Вроде того, — легко согласился клетчатый пришелец.
На неопределенность ответа вор в законе не обиделся — в его среде не принято было публично признавать свою спецификацию и класс.
— Откуда знаешь про… — он кивнул в сторону окончательно потерянного Бурого, алебастровое лицо которого уже пошло багровыми пятнами, а руки тряслись мелкой, будто судорожной, дрожью.
— И впрямь свиданка светит ему с Черной Марусей?
— Дано мне, — вновь коротко и емко ответил назвавшийся Фаготом.
И опять старый законник не удивился. В своей, разлапистой бурными и, зачастую, удивительными событиями, жизни, он повидал многое и еще больше был наслышан.
Обычные карточные шулера, порой, демонстрировали такую ловкость рук и такие фокусы, что голова шла кругом и отказывалась воспринимать увиденное глазами. Чревовещатели, предсказатели, черные маги, гадалки были обыденными спутниками преступного мира. Не веря ни в бога, ни в черта, Берест верил в приметы, заговоры, амулеты и предсказания.
Спокойная уверенность Фагота пришлась ему по душе, располагала к себе и вселяла доверие к его магическим способностям.
— Что можешь сказать обо мне, — внезапно охрипшим голосом, перешедшем в шепот, спросил он, нагнувшись к самому уху Фагота, и властным жестом руки, отгоняя всех присутствующих к стальной, окрашенной в мрачный коричневый цвет, двери.
— Все сказать?
— Нет, — по выражению глаз было видно, что с трудом, но решился вор, — только конец.
— Ты умрешь своей смертью во Всесоюзном Буре 17 февраля 1949 года, туберкулез.
— Не свистишь? — Берест и в самом деле болел туберкулезом, но считал, что залечил его.
Фагот лишь поправил средним пальцем сползающее от наклона головы пенсне.
— Каким было мое самое первое погоняло? И какой я был тогда подмасти? — быстро спросил вор, в котором навсегда был заложен принцип: не верить никогда и никому.
— «Шуруп». Форточник, — столь же мгновенный и краткий ответ последовал без раздумий.
Малолеткой Берестов действительно был щуплым и невероятно худым и использовался опытными ворами для краж из квартир, в которые тот проникал через форточки. Делалось это просто. Большинство форточек скреплялись по бокам металлическими косячками, которые, в свою очередь, крепились обычными шурупами.
Считалось, что человеку в маленькую оконную форточку все равно не пролезть, и так оно и было — ни один взрослый, даже самый тощий, не мог этого сделать. Но не тринадцатилетний худосочный мальчуган, который попросту вывинчивал отверткой шурупы, снимал косячки и разбирал форточку по частям, получая дополнительно к стеклу несколько сантиметров пространства, занимаемого деревянными щечками, окаймляющими стекло.
После этого маленький воришка пролазил внутрь и открывал взрослым сообщникам либо окно, либо, в зависимости от замка, дверь. При этом мальчишка страдал неистребимой страстью к шурупам, которые собирал и постоянно таскал в карманах, за что неоднократно был бит своими взрослыми соучастниками, так как шурупы были явными уликами в случае задержания, даже случайного. Оттого и появилась кличка Шуруп.
Конечно, обстоятельств этих за давностью лет знать никто не мог, и Берест почти уверовал в необычайный дар пришельца.
Фагот, тем временем, лихорадочно размышлял над своими последующими действиями. Безусловно, он мог избежать задержания. Но опергруппа появилась нежданно-негаданно, и зафиксировала неразлучную троицу, молва о которой еще совсем недавно гремела по Москве, а следы их пребывания и приметы были отражены в многочисленных следственных документах.
Похищенный ими в Иерусалиме Иисус из Назарета никак не должен быть связан с нашумевшими подвигами троицы, иначе это пахло фикцией и могло быть соединено с их прежними фокусами и заморочками, изрядно надоевшими местным стражам правопорядка, усмотревшим в них обычную мистификацию.
Необходимо установить контакт со следователем, который будет вести дело, изъять компрометирующие их документы и…
— А, что ты еще умеешь делать, — приставал въедливый Берест, — ну, фокусы, там, какие…
— Фокусы? — рассеянно повторил Фагот, — умею, конечно…
— Какие?
— Всякие… Карточные, например… С игральными костями…
— Ну, это любой шулер умеет. Что-нибудь необычное, покажи.
— Необычное? — Фагот одновременно строил в голове планы дальнейших действий и отвечал, как и положено, угловому камеры, — ну, являл чудеса, приходилось воду в вино превращать… Еще…
Дружный гогот прервал его откровения. Смеялись все. Даже Бурый перестал трястись и пытался изобразить улыбку, хотя и не понимал о чем идет речь, страдая о своем.
Во, дает, фуфлыжник! — молодой вор, по кличке Копна, со сбитым набок искривленным носом, мечтавший занять место припотела у Береста вместо Бурого, деланно закатывался громче всех, тыкая в сторону Фагота грязным пальцем с обгрызенным ногтем.
Новичок встал со шконки во весь свой нескладный рост и сделал шаг к насмешнику. Тот сразу изготовился к бою, подняв кулаки и ощерив выбитые местами зубы. Камера притихла. Угловой вмешиваться не спешил, ожидая с интересом за действиями новичка.
— Ты, понятия-то, соблюдай, — укоризненно сказал Фагот, — и за метлой следи.
Никто толком и не заметил, как легко взмахнулась снизу его левая рука, и большой палец затвердевшим сучком резко врезался в живот противника. Словесный обидчик икнул, согнулся, посинел лицом и стал хватать воздух своим ощеренным ртом. А затем рухнул в проход, перекатываясь и содрогаясь в конвульсиях.
— Ловко, — лишь одобрил старый вор, — и по понятиям.
— Так, что ты рассказывал нам про вино, — продолжил он, надеясь поймать таки новичка на
