— У меня нет уверенности, что это мой ребенок!
Только слепой человек мог усомниться в их сходстве и их родстве. Но Андрей не был слепым, разве что только ослепленным болью. До самого конца он был уверен в том, что Кир не его сын и за это он ненавидел его почти также сильно, как Владимира с его отцом, а порой и намного сильнее. Разница заключалась лишь в том, что до Владимира и его семьи он добраться не мог, а Кир был на расстоянии вытянутой руки и весь негатив и вся агрессия отца выливались на него.
Сейчас, спустя двадцать пять лет с тех пор, Владимир увидел в Кире воскресшего из мертвых Андрея. Опустевший безразличный взгляд, покорность своей судьбе, желание уничтожить себя, чтобы не испытывать этой бесконечно боли и прожигающего душу отчаяния.
— Ей не станет легче, если ты умрешь, — заметил Владимир, — никому не станет легче.
— Мне станет. И ей! — упрямо возразил Кир, глаза его горели.
— А Наташа? Ты о ней подумал? Ты же собрался жениться на ней? Уже передумал? — зря он это сказал. Ему и в голову не могло прийти, что это вызовет такую реакцию. Кир вцепился себе в волосы и уронил голову на стол, явно неимоверным усилием воли, заставив себя не разбить ее при этом обо что- нибудь.
— Эй… — Владимир неуверенно тронул его за плечо.
— Мертва Наташа, — подавленным голосом сказал его друг, все-таки отпустил волосы и пошел искать в шкафу коньяк, пока не вспомнил, что тот уже стоит на столе.
— Как мертва?
— Так мертва, — Кир заметил бутылку, отпил прямо из горла и зажмурился, — так просто Люся с ножом бы ко мне не прибежала.
— А кто ее знает? Может это был повод? — предположил Владимир, — она полоумная. Вы с этой девочкой друг друга стоите! Может она так просто все это выдумала, чтобы тебе досадить? Или чтобы ты отстал от Наташи, думая, что она мертва? Она же не прихватила с собой свидетельства о смерти!
— А я верю ей и без свидетельства, — сказал Кир, — Наташа мертва. Я чувствую… И… я не ошибусь, если предположу, что она покончила с собой. Догадайся из-за кого?
Теперь он стоял на сырой земле рядом с новенькой оградой свежей могилы. Его онемевшие от холода и напряжения пальцы на ледяном железе разжались, и руки скользнула вниз. Бинты, торчавшие из-под рукава пальто намокли, и, кажется, снова начала идти кровь.
Наташа улыбалась с фотографии — чистая, хрупкая, как цветок. Как фарфоровая кукла, которую случайно разбили о мраморный пол. Ее глаза оставались все такими же чистыми и доверчивыми, хотя и мертвыми.
Смерть не разрушает красоту, а лишь только запечатлевает ее в вечности.
Она лишь дает успокоение, освобождает от бесконечного океана боли, который наводняет бренную и мимолетную человеческую жизнь.
Капли дождя стекали по его лицу, по отросшим волосам и через эту мутную пелену отчетливым оставалось только лицо Наташи на фотографии.
Кто-то медленно подошел сзади и положил руку ему на плечо, но тут же убрал ее, словно испугавшись потревожить его уединение.
— Пойдем, — хрипло сказал Владимир, а это был именно он.
— И это все? — зачем-то спросил Кир.
— А что еще ты хотел услышать? — язвительно поинтересовался друг, — ты сам во всем виноват. Только она… — его взгляд был устремлен в лицо девочки на фотографии, там она была младше еще на несколько лет, — не в чем не была виновата… разве что только в том, что связалась с тобой. А знаешь… мне самому все меньше хочется оставаться в твоей жизни, ты противен мне…
— Так какого черта ты делаешь здесь? — вспылил Кир, — проваливай… — потом смягчился, — а как ты думаешь? Я сам себе противен…
— Надеюсь, ты хоть чему-то научился? — осведомился Владимир, потом тяжело вздохнул, — я пойду, — пробормотал он, его голос заглушал шум дождя, он открыл черный зонт над своей головой, — под этим дождем ты заработаешь воспаление легких. Но это твои проблемы. Научись хотя бы о себе заботиться…
— Не учи меня жить, — огрызнулся Кир, хотя понимал что в словах друга слишком много правды. Именно это и раздражало его больше всего, сколько он себя помнил. Этот правильный Вовочка, послушный ребенок и прилежный ученик, любимец всех кругом. Вовочка, у которого было нормальное детство и нормальная жизнь.
Владимир только хмыкнул и быстро удалился, оставив его в одиночестве в вязких, быстро сгущающихся, сумерках.
Кир думал о том автобусе вместе с которым упустил свой последний шанс. Спасти эту хрупкую девочку, похожую на фарфоровую куклу, спасти Люсю, спасти себя.
Глава третья
Осознание того, что Наташи больше нет, совсем не спешило посещать Таню — девочке по-прежнему казалось, что если набрать номер Люси трубку все равно снимет старшая сестра. Они никогда не общались особенно тесно, Наталья всегда была только приложением к своей сестре, но с ее смертью стало чего-то не хватать, как будто из дома вырвали один несущий кирпичик, и теперь все висело на волоске, готовое вот- вот рухнуть. Было ясно — прежней жизни не будет больше никогда.
Точнее того светлого и теплого, что было в жизни Тани больше не будет, все остальное осталось прежним. Равнодушно-требовательная мать, замечающая все, кроме собственной дочери, жестокий отчим с его грязными мыслями и желаниями, и… этот серый город с таким же серым беспросветным небом.
Что такое смерть в сущности? Таня никогда не думала об этом, наблюдая ее только со стороны, отчужденно и без особого интереса. Когда-то очень давно, когда она была еще совсем ребенком, у нее умер дедушка — молчаливый задумчивый старик с длинной бородой, который был врачом, как мама, и работал до последних дней своей жизни. Но девочка была слишком маленькой тогда, чтобы понимать, что такое смерть. Теперь она думала о том, что, скорее всего смерть — это все-таки освобождение, и если бы однажды отчим не рассчитал силы и избил бы ее до смерти, она бы просто наконец-то отправилась к тихому туманному берегу утешения, чистоты и покоя.
В тот раз, когда она вернулась домой в ту ненастную ночь, дома ее ожидал очень теплый прием. Удары были слишком сильными, невыносимыми, но такими, чтобы синяков не оставалось — отчим это умел, хорошо умел, и Таня старалась не думать о том, где ему довелось овладеть этим искусством.
В такие моменты ее собственное тело казалось ей особенно чужим и неприятным — оно напоминало ей тюрьму, в которую она оказалась запертой наедине с болью, и из которого не могла убежать.
Впрочем, у нее был единственный вариант побега, и его осуществила Наташа. Со стороны Таня отчетливо видела насколько подлым и эгоистичным был этот поступок, но в ее душу прокрадывались мысли о том, что она имеет хоть небольшое право на эгоизм, когда всю свою жизнь жертвовала собой ради чужого счастья. Тогда Тане становилось обидно — столько бороться и терпеть, чтобы просто взять и свести счеты с жизнью? Наташа была слабой эгоистичной дурочкой, у которой не было особенных поводов для суицида, а Таня слабой не была никогда и не могла позволить себе быть. Она должна найти другой выход.
Бежать из этого дома, бежать сломя голову, нестись, порвав все связи, забыв сюда дорогу… Но куда? К кому?
Если даже лучшая подруга предпочла отказаться от нее.
Таня сама и не заметила, как подняла телефонную трубку, провела пальцами по кнопкам, вспоминая номер Люси, а потом положила трубку на место, сбегала в свою комнату, нашла запрятанный во внутренний карман школьного пиджака, скомканный листок бумаги, развернула его и про себя повторяя номер, вернулась к телефону.
Зачем?
