кругу сливаясь воедино, приходит то самое чувство, которого любой человек отчаянно сторонится.
Страх. Но не тот, что сковывает тебя по рукам и ногам, не давая вдохнуть, а совсем другой.
Ты как будто внезапно оказываешься над бездной, на краю обрыва, носки твоих сапог уже висят в воздухе, лишенные опоры, и только здесь, на тонкой грани между уверенностью и паникой, становится ясно: все это время ответы и разгадки были рядом с тобой, вокруг тебя, близкие настолько, что ты наверняка касался их много раз полами своей накидки, только не находил времени или желания разглядеть. А теперь твой взгляд прояснился, но увидел в мельчайших подробностях вовсе не тот горизонт, о котором мечтал.
Я повернулся к Элсе и постарался сказать со всей возможной суровостью:
– Без объяснений не уйду.
– Это я уже поняла, – подтвердила лекарка.
Причем, судя по тому что черты ее лица заметно расслабились, она ждала от меня именно такого требования.
– Тогда не тяните время.
Женщина кивнула, но прежде чем начать рассказ, развязала узел, скрепляющий концы шарфа. Белый шелк, почувствовав свободу, плавно стек на плечи, обнажая то, что я уже и так предполагал увидеть. Наголо бритую кожу головы.
– Я служила в Цепи одушевления.
Заметно. Можно было и не уточнять, показа вполне достаточно. Но почему в прошедшем времени?
– Вышли в отставку?
– Вроде того.
Я вздохнул:
– Хотите затянуть наш разговор? Я ведь буду переспрашивать тем больше, чем больше вы будете скрывать.
Элса подумала и ответила вопросом:
– А вы хотите знать всю правду?
Я задумался. Что-то подсказывало мне: объять искомое полностью не смогу. Или смогу, но не сразу, потому что для понимания, как и для осознанного действия, требуется привычка.
– Не всю. Но хотя бы столько, чтобы можно было принять решение.
Она улыбнулась и погрозила пальцем, как нянюшка проказливому ребенку:
– Решение вы могли принять еще за этими дверями. И сейчас можете.
Да, могу. Судьбу лекарки я могу решить как угодно и когда угодно. Но в том, что касается меня самого, поостерегусь решать, пока не узнаю все что только возможно. Пока не войду в обстоятельства. Вот только, наверное, один Бож знает, как я не хочу в них входить!
И все же это необходимо. Чем быстрее пойму, какой такой шлейф тянется за мной из Веенты, тем быстрее смогу оторвать его и развеять по ветру. Тем быстрее смогу стать свободным, а свобода стоит боли. Причиненной и другим и самому себе.
– Вы не вправе говорить о том, что меня интересует?
Женщина подтвердила:
– Не вправе. За пределами Блаженного Дола. Но здесь и Бож, и Боженка, и Дарохранитель – одно и то же лицо, которое отменяет любые клятвы и обеты, кроме собственной человеческой воли.
– И ваша воля?..
– Не против разговора.
Элса присела на ларь, где, по всей видимости, хранился садовый инвентарь.
– Что вы знаете о Цепи одушевления?
Я вспомнил снадобья Гирма, фокусы пухленькой сереброзвенницы в тюремной камере, трудную работу чистильщицы:
– Она творит чудеса.
– Хороший ответ. Наверное, самый приятный из тех, что я когда-либо слышала. И в общем-то верный. Вот только в тех чудесах нет ничего по-настоящему волшебного.
Лекарка помолчала, чуть поморщилась, словно ей вдруг вспомнилось нечто дурное, но не отступилась от продолжения рассказа:
– Вы уже наверняка слышали о демонах. В столичных краях подобные истории считаются провинциальными сказками, выдуманными, чтобы избавиться от скуки, но демоны существуют в действительности.
Да уж. Я видел двоих. Во плоти. И мне не мерещилось.
– Откуда и как возникают эти порождения скверны, никто не знает, но время от времени они появляются среди людей. Раз в несколько десятилетий. Удивлены столь короткими сроками? Да, род людской подвергается этой угрозе часто. Но недостаточно часто, чтобы каждый человек знал о надвигающейся опасности и был готов ей противостоять.
Вот и я ничего не знал. Ни в детстве, ни в юности не слышал и словечка о страшных пришельцах. И, честно говоря, немного обижен тем, что только теперь, задним числом, получаю хоть какие-то сведения.
– А почему бы не рассказать? Почему бы не рассылать глашатаев на рыночные площади? Не проводить службы в кумирнях? Цепь одушевления ведь молчит как рыба. Да и все остальные, кто осведомлен, тоже не спешат поделиться своими знаниями. Почему?
Элса виновато развела руками:
– Рассказать можно. Но если уж начинать, то не останавливаться на полуслове, верно? Вы же потребовали от меня объяснений? Вот и остальные люди потребуют. А если придется открыть все подробности, могут возникнуть беды пострашнее пришествия демонов.
Пожалуй, она права. Допустим, какой-то части людей будет довольно и того знания, что демоны опасны. Поверят на слово. Но среди каждой сотни человек непременно найдется хотя бы один, который из упрямства или из вредности во всем и всегда сомневается. Кто-то поупрямее меня. И тогда он спросит…
– А что за опасность-то?
– Вы встречались с одержимыми? – вместо ответа спросила лекарка.
Если бы я служил в одной из Цепей, мне было бы довольно подобного многозначительного намека. Но новоиспеченному Смотрителю Блаженного Дола знаний все еще не хватало, а значит, беседу следовало продолжить.
– Да.
– Видели их в деле?
– Да.
– И не понимаете, чем они опасны?
– Я понимаю, что они могут причинить и причиняют вред другим людям.
– А почему они так поступают, понимаете?
И тут я осознал, что ответ, каким бы простым и одновременно ужасным ни казался, уже вертится у меня на языке.
Люди ведь тоже иногда убивают друг друга. В погоне за наживой, из мести, из обиды, из ненависти. Но жестокие войны чаще идут между жителями разных краев, а не между соседями. Потому что твой сосед – почти что родственник. Почти что единокровник, даже если ваши семьи не породнились между собой ни в одном поколении. И мы чувствуем себя одним народом, когда мы вместе. Я мог презирать обитателей Сальных кварталов, но, если бы понадобилось защищать Веенту от захватчиков или какой-то иной напасти, я бы защищал всех. Потому что мы родились и жили в одном городе, дышали одним воздухом, топтали камни одних и тех же мостовых.
А демоны, откуда бы они ни пришли, попадая сюда, лишь острее чувствуют границу между своим и человеческим миром. Границу, за которой может находиться только враг.
– Мы для них ничего не значим.
– Да. И в то же время нет.
– Как это может быть?
