в рукаве.
Несколько следующих комнат они пропустили, но у пятой по счету недокровка удовлетворенно кивнула и показала наемнику ладонь с двумя выпрямленными пальцами. Грев скинул плащ на руки спутницы, освободив себе доступ к перевязям, на которых покоились метательные ножи, пригладил ладонью волосы, как поступал всякий раз перед исполнением заказа, считая это своей счастливой приметой, а потом, ощупав кончиками пальцев дверь, осторожно толкнул ее внутрь.
Час не был совсем уж поздним, однако из двоих находившихся в комнате один вполне крепко спал, а второй был безучастен к происходящему, и это облегчало задачу наемника. Как и то, что окон здесь не было, а единственный источник света представлял собой еле теплящуюся свечу. Грев в несколько шагов подобрался к кровати, откуда доносилось мерное дыхание спящего, и нанес один-единственный удар стилетом. Под подбородок, почти на всю длину лезвия.
Глаза спящей бритоголовой женщины широко распахнулись, увидели убийцу и тут же безжизненно застыли. Грев потянул оружие назад: стилет был его любимчиком, не то что ножи, которые часто приходилось оставлять на месте применения, но спустя вдох понял, что ошибся. Женщина охнула. Довольно громко. И почти сразу же вслед за сдавленным звуком раздались шаги в смежной комнате.
Дверь открылась, обнажая полосу света, посреди которой виднелся чей-то силуэт.
– Вам нехорошо, эрте?
Быстрая смена дня и ночи не самым благоприятным образом действовала на зрение, но слух наемника был не худшим подспорьем в его делах. Одно скупое, словно сжатое тисками движение, и метательный нож достиг своей цели, вонзившись в грудь незнакомца, на свою беду оказавшегося слишком беспокойным соседом. Человек качнулся, попятился и осел на пол где-то у стены в одном из углов комнаты. На сей раз за оружием Грев не пошел. Во-первых, потери было не жалко, таких ему выкуют еще не одну сотню, а во- вторых, наемник не собирался сразу после первой ошибки совершать вторую. Если тот человек еще не умер, то умрет в скором времени, а на помощь позвать все равно не сможет, потому что любое напряжение мышц приведет только к обострению боли и неминуемому беспамятству.
Сиенн зажгла фитиль масляной лампы и довольно улыбнулась, рассмотрев мертвое тело на кровати. Одной из недокровок, нарочно выращенных Цепью одушевления, на свете стало меньше, и уже одно только это не могло не радовать.
– Что дальше? – спросил наемник.
– Забираем Сосуд и уходим.
О месте и времени будущей встречи со Смотрителем девушка пока не задумывалась. В конце концов, она всегда сможет отправить ему послание о том, что нашла себе другое пристанище, утомленная скудностью дарственного.
Грев повернулся к сидящей у стены на корточках девушке, чье тело, как ежовыми иглами, ощетинивалось костями.
– Она сама-то идти сможет? Или нести надо?
– А ты проверь, коли не боишься, – язвительно предложили снизу.
Наемник и вправду мало чего боялся на этом свете. Но он, как и ошеломленная Сиенн, впервые в жизни слышал, чтобы Сосуд разговаривал.
А безволосая голова, прежде лбом уткнутая в колени, приподнялась, и на заговорщиков взглянули не пустые и темные, а горящие алым светом глаза.
– Я давно вас жду. Уже и соскучился.
Натти правил лошадью иначе, чем в грентскую поездку, по ухабам коляску не тряс, и, если бы я вознамерился везти самый хрупкий хрусталь, не переложенный ни одной горстью стружек, все доехало бы до места назначения в целости и сохранности. Впрочем, спящая беспробудным сном Ньяна была не меньшей ценностью, чем безделушки, услаждающие взор богачей. По крайней мере, для меня.
– Можно спросить?
– Можно, – разрешил я, в очередной раз поудобнее перекладывая исхудавшее тело в своих объятиях.
Рыжий закрепил поводья на козлах и повернулся ко мне лицом.
– Зачем ты это сделал?
– Что именно?
Он указал на девушку.
– Ах, это… А зачем тебе мой ответ?
– Затем, – сурово сказал Натти. – Она ведь не кукла тебе, не игрушка.
– Знаю.
Вот поэтому и настоял на своем. Неохота мне в куклы играть. Вырос я из того благословенного возраста, когда приятно чувствовать себя единовластным повелителем хотя бы одной, пусть даже и неживой души.
– Она для дела предназначена была.
Да уж. Для дела грязного и кровопролитного.
– Она свое отслужила.
– Отслужила? Так теперь, значит, можно выкинуть?
– Отпустить. На свободу. Позволить жить так, как ей самой того захочется.
Натти с явным раздражением мотнул головой:
– А о себе ты подумал?
В первую очередь. Я же не совсем дурак, чтобы думать сначала о чужой, а потом о своей выгоде. Но из уст помощника все эти вопросы звучали как-то странновато. Казалось бы, он должен быть рад, что его товарищ по несчастью получил отставку от докучливой службы, а все выглядит ровно наоборот.
– При чем тут я?
Рыжий выдохнул что-то вроде беззвучного ругательства:
– Она тебя защищала.
– Угу. А потом будет другой защитник.
– Вот! Потом! Когда оно наступит, это «потом»?
Я вспомнил скороговорку коротышки и въедливые расспросы Кифа.
– Месяц. Два. Может, к осени.
– И все это время ты будешь один.
Да. Верно. И буду молиться Божу, чтобы тот в милости своей посылал мне таких противников, с которыми я смогу справиться самостоятельно. А демоны и одержимые ими – не моя забота. На то другие охотники есть.
– Тебе-то что?
– А ничего. – Он будто обиделся, отвернулся и какое-то время смотрел на дорогу, медленно ползущую под копыта лошади, но потом не выдержал и продолжил разговор: – Я ведь тоже здесь живу. Хочу и дальше жить спокойно.
– А я при чем? Мешаю твоему спокойствию?
Натти перевел взгляд на полог коляски и глубокомысленно заметил:
– Смотрители всегда разные.
– Ну да. Они же люди.
– Один лучше, другой хуже.
Интересно, к какой половине меня отнесут после моей смерти. Сейчас, по всей видимости и по мнению помощника, я, похоже, нахожусь во второй.
– Но ведь их назначают не просто так? Не тянут жребий из мешка?
– Так-то оно так… – протянул рыжий. – Да не совсем.
– Что ж, открой мне сию великую тайну!
– Смеяться потом будешь. Если захочешь, – буркнул рыжий. – А тайны никакой нет, только подумать всем лень.
– Знаешь, мне тоже лень думать. Особенно сейчас.
– Оно и видно. Но раз уж дорога долгая, расскажу чуток.
