желтая? И на срезе гладкая… Знаешь, что это означает?
— Не-а.
— Дерево, из которого выпилена эта заготовка, пока росло в лесу, сильно страдало.
— Страдало?
— Вот представь себе… Семечко упало в землю, укоренилось, начало прорастать, но дереву требуется слишком много лет, чтобы окрепнуть, а это, скажем, очутилось на самом краю склона, беззащитное перед сильным северным ветром… Каждый год его сгибало в одну и ту же сторону, но юное деревце еще возвращало себе прямую осанку, а взрослея, становилось все тверже и неподатливее, и, с каждым новым разом принимая порыв ветра, уже не тратило лишних сил на выпрямление, разумно предпочитая остаться согнутым. Так оно совсем привыкло к атакам своего врага и росло, гордое тем, что защищает от ветра другие деревца. Но за любое дело приходится платить, и за злое, и за доброе. Дерево поплатилось тем, что часть его волокон, рожденных для борьбы, не годится к мирному существованию лавкой или столом… Вот так.
Малыш слушал, как завороженный, а по окончании рассказа, спросил:
— Значит, это дерево-воин?
— Пожалуй.
— Ух ты…
Он провел ладошкой по шершавой поверхности.
— Тогда его нужно похоронить, как воина!
— Непременно. Похоронишь и прочтешь над ним молитву, но сначала позволь ему потрудиться. Напоследок.
— Но вы же сказали, оно не годится для…
— Для мира? Нет. Но я собираюсь предложить ему как раз сражение, а не покой. И думаю, оно не будет против.
Васильковые глаза моргнули:
— Правда?
— Правда. Твой папа выпилит нужную мне часть, а все остальное пойдет на погребальный костер. Согласен?
Мальчуган с серьезным видом обдумал мое предложение и торжественно кивнул, а я поднялся и подошел к верстаку, только там обнаружив, что мастер тоже слушал мою сказку: в светло-синих, чуть тусклее, чем у Тамми, глазах, был заметен почти детский восторг.
И первый же вопрос касался услышанного:
— Вы плотничаете сами?
— О, нет. Разве что, иногда правлю расшатавшуюся мебель. У меня нет достаточного таланта. Просто мой отец любил повозиться с деревом, а я часто смотрел, как он работает… Вот и насмотрелся.
Мастер качнул головой:
— И про крень он вам рассказывал?
— Немного он, немного книги… Большую часть я все равно придумал сам, чтобы развлечь вашего сына.
Светлые брови недоверчиво сдвинулись:
— Придумали ли? А мне так кажется, дерево вам само все рассказало. И с превеликим удовольствием, потому что по вам сразу видно: человек хороший, с пониманием.
— Для дерева, может, и хороший… Ох, совсем вы меня с толку сбили! Сможете распилить?
Мастер повертел заготовку в руках.
— Смотря, как.
— Мне нужен брусок с сечением в ноготь большого пальца, не крупнее. Причем, ровнехонько вот по этому годовому кольцу. Справитесь?
— Почему не справиться? Справлюсь. Только у пилы полотно придется несколько раз поменять, да потом точить…
— Я оплачу все расходы.
— Ладно, что не спилим, то сострогаем, — решил мастер. — Шлифовать сильно?
— Не слишком. Потом его нужно будет распилить на кубики.
— Кубики?
— Да, по размеру игральных костей: хочу приятелю подарок сделать.
Он удивился:
— Так чего не выбрали дерево понаряднее да получше?
— Ничего, мой подарок все равно запомнится. И еще как!
На встречу парень опоздал. Не скажу, что и я пришел вовремя: мне ведь нужно было еще вырезать и раскрасить картинки на гранях кубиков, да самому познакомиться с характером новорожденных костей, но мой вчерашний противник и вовсе не торопился. Две тилы эля и миска тушеных овощей с колбасками благополучно закончили существование в моем желудке прежде, чем порог переступило бледное и хмурое утреннее видение. Наверное, не поверил мне, а зря: если предлагаю помощь, никогда от своих слов не отказываюсь. Даже если помощь не хотят принимать. Особенно, если не хотят: я ж старался, время тратил и силы, значит, надо всучить. Хоть по доброй воле, хоть против нее.
Мое присутствие в назначенном месте в назначенное время парня на подвиги не вдохновило: за стол он плюхнулся все с тем же унынием на лице. Странно… Вроде бы, утром при расставании воодушевление начинало проклевываться. А, ладно! Мне-то что?
Приветствую:
— Доброго дня!
— Уже пристойнее желать доброго вечера, — скривился он.
— Ну, добрый вечер будет или злой, нам неизвестно, да и не очень-то он нас будет слушать… А вот день выдался на славу.
Парень покосился на опустошенную мной кружку и сделал понятный для себя вывод:
— Напился, вот и день славным кажется.
— Положим, для того, чтобы напиться, этого сосуда будет недостаточно, — возразил я. — Но решение твоих проблем и моя трезвость не имеют друг с другом ничего общего. Вот, держи.
Он посмотрел на выстроившиеся по столу пять кубиков, потом перевел взгляд на меня.
— Это и есть те самые кости, что…
— Помогут тебе выиграть. Да.
— Больно уж они неказистые.
— Тебе нужна красота или польза? По крайней мере, не кособокие.
— А руны? Их едва различить можно.
— Для того и существует цвет, чтобы различать. К тому же, хоть пером я пишу ровно, резчик по дереву из меня никакой.
Льдистые глаза потемнели:
— Ты сам их делал, что ли?
— Сам. И можешь мне поверить: в этом их несомненное достоинство!
Парень скорчил гримасу, более всего похожую на неудачно скрываемую брезгливость. Ну конечно, пропуск в игорный дом — вот, что волнует его в первую очередь, а не мои скромные поделки. Хотя, если судить строго, с такими костями и «Перевал» будет не нужен.
— Достоинство? Какое же?
Вместо ответа я бросил кости в кружку, тряхнул, заставив кубики сделать полный круг по деревянным стенкам, и опрокинул посудину на стол. Мой собеседник выжидательно приподнял брови.
— И?
— Сейчас под этой кружкой лежат пять костей, две из которых смотрят вверх красной гранью, одна — синей, и две — зеленой. При некотором усилии подобного результата можно добиваться очень и очень
