— Вам многое нужно узнать о себе, ваше высочество. И не всегда я смогу помочь: большую часть пути вы должны будете пройти самостоятельно. Но первый шаг, пожалуй, сделаем вместе. Вы сказали, что ненавидите… Хорошо. Не держите ненависть внутри себя, не подкидывайте поленья в ее костер, отпустите на свободу. Позвольте обжигающему огню прорваться наверх, взлететь в небеса, и тогда сразу станет ясно: какой бы силы не было внутреннее пламя, оно не чета солнечным лучам. А все потому, что солнце не знает ни ненависти, ни любви. Оно просто исполняет свой долг, даря жизнь всем нам.
— Ты думаешь, это так легко?
— Я не думаю. Я знаю.
— Откуда?
Мольба выплеснулась из взгляда, растеклась по лицу, от бровей до уголков губ.
— Трудновато понять? Что ж, помогу. Вы ненавидите. Меня. За то, что насмешничал. За то, что нарушил планы и заставил вмешаться. За то, что узнал опасную тайну и сделал вас ее главной хранительницей. За то, наконец, что помог выйти на волю дару, который непременно станет проклятием… Ничего не забыто?
Медленное движение головы: направо, налево, обратно.
— Я не прошу прощения. И самое главное… Я рад, что все случилось так, как случилось. А теперь можете продолжать меня ненавидеть. Ну же!
Слезы прыснули из зеленых глаз на выдохе, прозрачными ручейками хлынули по щекам, и принцесса, захлебываясь теснящимися в горле словами, тяжело оперлась о стол. А я стоял и смотрел на… темнеющий в кружке настой. Если верить словам Кайрена, жидкость готова к употреблению. Ну-ка, попробуем! М-м-м, недурно. Кажется, присутствует мята, ладоневый корень и почки малины… Вполне, вполне.
— Ты самый мерзкий… самый подлый… самый бессердечный человек на свете!
Наконец-то узнал всю правду о себе. Благодарствую. Только откровение запоздало: упомянутые зерна Хаоса уже давно сгнили в моей душе.
— Ты… — пауза тяжелого дыхания, похожего на затишье перед бурей, заканчивается отчаянным: — Не бросай меня. Пожалуйста!
— Что-что? Не расслышал. Повторите, если нетрудно.
— Не бросай меня.
Делаю большой глоток, ощущая, как маслянистый отвар словно смазывает грудь изнутри, снимая напряжение мышц.
— Разве я дал вам повод? Никто никого не бросает. А Кэр… он вернется, едва уладит свои дела: я в этом уверен.
— И все-таки, ты мерзавец.
— Разумеется.
Входная дверь распахивается, впуская вместе с морозным воздухом довольную троицу моих родных. Братцы нагружены очередным ворохом свертков, матушка по обыкновению командует:
— Соден, оставь свою поклажу на кухне, только смотри: не близко к плите! Там кое-что съестное, надо разобрать, но не давать протухнуть… Ладар, а ты можешь сразу отправляться ко мне в комнату! Да, положи на кровать, только не кидай! Разобьешь — будешь до лета должок отрабатывать!
Заглянув на кухню и увидев принцессу, Каула всплеснула руками:
— Проснулась, милая? А бледненькая-то какая… Кушать хочешь, небось? Сейчас оладушек напеку, да клюквяной толкушки наделаю, чтобы сил поприбавилось! Мой малыш тебя, часом, не обижал?
Сари быстро взглянула на меня и широко улыбнулась:
— Ну что вы! Разве он способен кого-то обидеть?
На что матушка тут же ответила:
— В тихой воде, милая, самые страшные демоны прячутся.
Выглянувший из-за плеча Каулы Соден не преминул наябедничать:
— Там представление актерское будет, про Саару и Аурин[15], а ма не разрешила остаться и посмотреть!
— Насмотришься еще гадостей всяких!
Братец получил легонький шлепок по затылку и скрылся из виду, а матушка кивнула Сари:
— Иди-ка сюда, я и для тебя гостинец купила!
— Для меня?
Напрасно я думал, что принцессе несвойственно изумление: удивилась, и еще как, вследствие чего покорно последовала за Каулой получать подарок. А мне в колени шумно задышал Хис.
— Как прогулка?
Обрубок хвоста удовлетворенно вильнул из стороны в сторону.
— Все было спокойно?
Круглые бусины глаз даже не мигнули. Хорошо. Конечно, после недвусмысленного послания, подкрепленного невменяемым состоянием второго из наемных убийц, «пастухи» вряд ли полезли бы на рожон, стремясь увеличить свое преимущество. По крайней мере, я бы на их месте поостерегся. Наверное. Может быть.
— Я тоже скоро отправлюсь на прогулку.
Валики собачьих бровей вопросительно набухают и сдвигаются вместе.
— Обещал, что приду без помощников.
Массивная голова склоняется набок, выражая недоуменный укор. Приседаю, стараясь не наклонять корпус.
— Обманывать нехорошо, верно?
Чешу дрожащую от довольного рыка шею под квадратной челюстью.
— Поэтому обмана не будет.
Бусины глаз скрываются в складках блаженно сдвинутых бровей, а жесткая шерсть осыпается мне в ладонь горсткой мелкого песка.
Нить тринадцатая.
Поражение
И победа, как сестры.
Но кто старшая?
Когда начинается пора праздников, в Нэйвосе становится трудно отыскать тихий уголок: улицы даже в самую позднюю пору залиты светом и заполнены людьми, от одной темной ювеки до другой прилежно исполняющими службу или трудящимися в лавках, а потому не желающими терять ни единого мгновения, отпущенного на отдых самими небесами. Беззвездная чернота над головой и одинокая луна, все больше и больше округляющая свои бока — завораживающее зрелище, особенно для влюбленных парочек, которым в Зимник позволено все, что они сами себе решатся позволить.
Не помню, чтобы я когда-либо любил праздники. До второго рождения, исковеркавшего мою жизнь, мне попросту было некогда веселиться: степенно, с величайшим достоинством постигал положенные науки и готовился принять обязанности, завещанные кровью предков. Глупый был. Впрочем, сказали бы мне: юность дается только раз, и грешно тратить ее на чопорные церемонии, не поверил бы. А получив один и тот же подарок дважды, и вовсе не знал, что с ним делать. Подсказать верный путь все равно никто не мог, да я и не стал бы слушать, потому что в то время слышал лишь собственную боль, глухо стонущую где-то в груди. Прямо, как сейчас…
Позже сверстники и соученики по Академии пытались приучить меня к веселью. Получалось? И да, и нет. С одной стороны, я приспособился прикидываться беззаботным гулякой, для чего, правда, приходилось временами изрядно напиваться, а с другой стороны, чем больше смотрел на искреннюю радость
