— Конечно, беспокоит.
— Надо же, — он понял, что надулся, и рассмеялся. Иван не страдал болезненным самолюбием. Теперь, когда боль почти утихла, он стал воспринимать ситуацию с юмором.
— Бывало, ребенком я сбивал колени, тогда мама целовала больное место, и боль проходила.
Стефани шлепнула его полотенцем. Он медленно встал и повернулся к девушке спиной.
— На твоем месте надо бы поторопиться с переодеванием, пока я в себя не пришел.
Она выполнила его указание с живостью молодого солдата.
— Я одета, — произнесла она, натягивая носки.
Он подал ей чашку горячего кофе и терпеливо смотрел, как она его пила. Потом забрал пустую чашку и начал вытирать полотенцем ее волосы, пока они не стали почти сухими и торчащими во все стороны. Он стоял совсем близко к ней и испытывал удивлявшую его самого нежность. Она будила в нем чувства, не соответствующие данной ситуации. Между тем, так, по крайней мере, казалось ему, меж ними установилась та близость, которая никогда не возникала у него с другими женщинами. И эта близость рождала желание, пугавшее его своей безумной неудержимостью. Он старался подавить его с помощью невинного флирта и наигранной легкости, но не представлял, как долго сможет сдерживать себя. Если он не будет очень, очень осторожным, то потеряет контроль над собой, и это выдаст его с головой.
Он подбросил в печку несколько поленьев, чтобы поддержать огонь, и рад был видеть, как оттенки жизни заиграли на ее лице. Ему не надо было позволять ей плавать, но он был зачарован видом ее фигуры, скользящей в темной воде, подобно лоснящемуся дикому животному. Он, в общем-то, подозревал, что под оранжевым балахоном и яркими красными носками скрыто красивое тело, но недооценил силы его чар.
У Стефани было ощущение, что она вся горит с головы до пят. У нее никогда не было такого купания при луне, у нее никогда не было мужчины, который бы заботился о ней вплоть до вытирания головы. «Нет, это не вожделение, — думала она с радостью. — Я нравлюсь ему. И он нравится мне». Она потянулась за своим кофе и взглянула на пироги, возвышавшиеся на стойке. Затем пересчитала их дважды.
— Одного пирога не хватает.
— Ты уверена?
— Могу поспорить. Я отдала им четыре лучших часа своей жизни.
Ну и ну, воровство пирогов. Как же низко надо пасть…
— На это можно посмотреть и с другой стороны. Люди не боятся их есть.
Она предупреждающе шмыгнула носом.
— Что еще скажешь?
Иван усмехнулся.
— Больше ничего. Предпочитаю не валяться по полу больше одного раза в день.
Стефани скривилась.
— Не могу поверить, что это я сделала.
— Теперь мне понятно, как ты сумела так долго сохранить девственность.
— В течение восьми лет я была полицейским под прикрытием, но мне пришлось прибегнуть к приемам самообороны впервые, чтобы не лишиться собственных штанов.
Иван молчал, и ей показалось, что он размышляет о более надежных и коварных способах стянуть с нее одежду. Они смотрели друг другу в глаза, пока Стефани, наконец, не вздохнула обреченно. Она сознавала, что лишь ненадолго отсрочила неизбежное. Рано или поздно он получит ее в обнаженном виде и, более чем вероятно, она сделает это сама. Стефани решила сменить тему и пошла на мировую.
— Смогу я тебя соблазнить куском пирога?
Через десять минут они сидели за тяжелым дубовым столом и смаковали еще теплый пирог с голубикой, когда вдруг кто-то постучал по закрытой крышке люка.
— Есть тут кто-нибудь? — позвал женский голос. — Это пахнет кофе и пирогами, или мне только кажется?
За первой пассажиркой спустилась еще одна.
— Пирог с голубикой, м-м!
Затем к ним присоединились мистер и миссиз Пиз и еще несколько человек. Стефани поставила на печку второй кофейник и достала тарелки.
— Знаете, кому это точно понравится? — спросила миссиз Пиз. — Лене Нильсон и ее соседке по каюте, Элси. Что, если я пойду позову их?
— Конечно, — ответила Стефани. — И заодно посмотрите, проснулись ли мистер и миссис Дембровски и мистер Крамер. — Она отрезала два треугольничка, принесла на стол и вернулась к печи.
Иван стоял рядом, прислонившись к деревянному шкафу.
— Тебе все это нравится, правда?
Стефани засмеялась.
— Быть судовым коком — тяжелая, но, наверное, приятная работа. — Она вытерла руки о свою чистую одежду, нимало не переживая по поводу появившихся свежих пятен от голубики. — Я слишком долго работала в отделе по борьбе с наркотиками, и круг моего общения был весьма ограничен. Мои коллеги были настоящими фанатиками своего дела. В нашей комнате всегда было шумно и суетно от этих сумасшедших полицейских, которые постоянно перерабатывали, но мало получали и держались на одних шоколадных батончиках и кофе. Если я не была там, то была в школе, еще более шумной. Настоящий сумасшедший дом. Постепенно начинало казаться, что так везде, что весь мир питается на ходу и работает по восемнадцать часов в сутки.
— А семья, друзья? Воскресные цыплята, о которых ты так увлеченно рассказывала?
За разговором Стефани отрезала еще кусок пирога.
— У меня были личные мотивы, чтобы стать полицейским. И когда я добилась своего, то личные мотивы оказались не главным, главным были мои подопечные. Я любила их. Они нуждались в помощи. Кто-то должен был оторвать их от продавцов зелья. И этим кто-то хотела стать я. Не совсем физически развитым детям нужно было учиться, учиться верить в себя, в свои силы, чтобы уметь противостоять влиянию более сильных сверстников. Не то, чтобы я чувствовала себя Господом, наставляющим на путь истинный, но старалась помочь ему. Работа отнимала у меня все свободное время. Да, я навещала свою семью, но жизнь моя фактически проходила в школе. В один прекрасный день я проснулась, посмотрела в зеркало и поняла, что стала слишком старой, чтобы сходить за школьницу. — Дело было не только в этом, но рассказывать ей не хотелось. Пытаясь максимально использовать ее опыт, ее перебрасывали из одной школы в другую. Оттого, что она вовремя не ушла, ее однажды чуть не пристрелили. Вспоминать об этом не хотелось. Она счастлива, что теперь все позади, и она сидит здесь и режет пирог с голубикой. — Я убила лучшие годы, выдавая себя, женщину далеко за двадцать, за восемнадцатилетню. Я не отдавала себе в этом отчета, но понимала, что привыкла участвовать в бесконечных крысиных бегах, ставших неотъемлемой частью моей жизни. Когда я ушла из полиции и смогла спокойно подумать о своем прошлом и настоящем, то поняла, что изголодалась по обычным вещам: чистому воздуху, вкусной домашней пище, добрым людям. Единственное, чего мне не хватает в Хабене, — это общения. Заняться чем-либо я не могу из-за бесконечных ремонтов и поэтому чувствую себя одиноко. — Она передала ему пирог. — Как здесь хорошо. Прямо домашний праздник.
Неожиданно Лоретта Пиз и Лена Нильсон вихрем слетели со ступенек трапа.
— Мы видели ее, — выкрикнула Лена. — Она была на палубе. У нее был нож в руке, весь в крови!
Иван двинулся к выходу, но Лена остановила его.
— Не трудитесь подниматься, она исчезла.
Он отступил в сторону, пропуская еще пассажиров, спускавшихся за куском пирога.
— Куда исчезла?
— Испарилась. Пуф! — объяснила Лена. Миссис Пиз согласно кивнула.
— Так и было. Мы вышли из каюты Лены, а она прямо перед нами. Вся в черном, точно, как в прошлый раз. Она стояла на корме с ножом в руках, а как только увидела нас, сразу прыгнула за борт, но всплеска воды мы так и не услышали. — Лоретта Пиз невольно вздрогнула. — На этот раз я ее хорошо разглядела. Вид у нее, я вам скажу, жуткий. Лицо белое, как лист бумаги, всклокоченные волосы с каким-то
