себе пару для супружества.
Вот эти «вольные поселения супругов» больше всего и поразили созданную спешно из разных чинов комиссию. Как выяснилось, рабам здесь жилось не просто вольготно, их чуть ли не заставляли следить за собственным здоровьем, хорошо питаться и вести добропорядочный образ жизни. Работать конечно же приходилось, но настолько мало и смехотворно, что, по предварительных расчетам комиссии, обитатели этого места с трудом окупали свое пропитание и содержание. В Каменном граде, расположенном в нескольких долинах между горами, находились огромные каменоломни. Пожалуй, самые большие в этом мире. Камень, мраморные плиты и даже грубые заготовки под великолепные скульптуры везлись отсюда не только в Шулпу, которая практически вся была построена из добываемого здесь материала, но и в другие, более отдаленные города на севере.
Нормы были не просто умеренные, а скорей смехотворные. Если раб выполнял два дневных задания, получал соразмерно и питание. Если три — имел право подыскивать себе супругу и готовился к путешествию в вожделенные вольные поселения. Если фиксировалось пять норм, а такое тут считалось вполне достижимым пределом, то данный мужчина мог брать себе в жены сразу двух женщин. Опять-таки только из числа тех передовых работниц, которые выполняли тройную норму. Потому как слабого пола в граде проживало в два раза больше, чем мужчин. Причем нормы у них были чуть ли не втрое меньшие, чем у их будущих мужей. Доходило до абсурда: особо сильные и ловкие передовики уезжали на вольные поселения сразу с пятью счастливыми женами.
Правда, было и условие, единственное, но весьма важное: переселенцы должны были обладать отменным здоровьем. Как убеждали живущие среди рабов воспитатели, подобное правило ввел Гранлео очень давно и руководствовался при этом далеко идущим рассуждением, что рабы со временем становятся истинными Львами Пустыни, полностью ассимилируются в новой среде обитания и таким образом вносят свежую кровь в процветающую нацию. А в итоге Сангремар становится сильней, могущественней и непобедимей.
Дальше, уже на новом месте, недавние рабы тоже должны были следовать своду правил и законов, один из которых гласил: только внуки переселенцев имеют право появляться в столице империи, ее окрестностях и вообще на Кряжистом углу. Немного загадочно, но кому из крестьян, спрашивается, не хочется побывать в лучшем, величественном и манящем городе планеты? Конечно, многим! Но ведь такое правило не слишком-то и большое требование за полную свободу, кусок собственной земли, леса или сада и право самому этим подарком распоряжаться.
Само собой, из каждого правила есть исключения. Если кто из поселенцев и на новом месте обитания добивался невероятных успехов по выращиванию зерна, овощей, фруктов или любого домашнего скота, то всю семью ровно через год премировали поездкой в Каменный град, а потом и в саму Шулпу. Но делали это только один раз, и то только для того, чтобы счастливые и работящие, вольные теперь уже жители империи могли поделиться со своими давними товарищами по баракам своей радостью и достижениями. Такие семьи приезжали в град красиво разодетыми, порой уже с младенцем на руках и с кошельками, плотно набитыми денежкой, заработанной честным и праведным трудом. После таких визитов даже самые пассивные и ленивые воодушевлялись и старались тоже улучшить как свои трудовые достижения, так и физическую выносливость. Ведь многие рабы помнили приезжающих ныне граждан империи точно такими же невольниками, как и они. А тут на глазах — такое преобразование! Ну и рассказы о новой и сладкой жизни, от которой только дух захватывало. Вдобавок приезжие вольные граждане деньгами не только хвастались, но и могли закупать как продукты, так и спиртные напитки. А потом несколько дней угощать этим своих старых приятелей. Подобные приезды служили наилучшим стимулом для остальных рабов. И со следующего дня многие стремились к перевыполнению собственных норм. Любой здравомыслящий человек после подобных примеров захочет уехать на вольные хлеба.
То есть вывод проработавшая в Каменном граде почти двое суток комиссия сделала однозначный: рабов никто не притеснял, и любили их воспитатели с надзирателями как родных братьев. Из чего получалось, что империя собирала на побережьях Щитов разный сброд, перевоспитывала его и через некоторое время принимала в ряды собственных подданных. Такие результаты страшно не понравились как королю Чагара, так и всем остальным союзникам. Потому как выходило: некоторая часть пропаганды пошла насмарку. Воевали тут, понимаешь, с кровавыми, жутко озлобленными рабовладельцами, а они, оказывается, добренькие, беленькие и местами ну совсем пушистые!
В итоге главнокомандующий решил пока не предавать широкой огласке выводы комиссии, а для наблюдения за порядком в Каменном граде расквартировать там несколько передовых воинских частей. Разве что и прежний приказ остался в силе: любой раб может вступить в войско или получает полную амнистию, деревянный жетон как пропуск и спокойно возвращается к себе домой. Потому как никому и в голову не пришло, что большинство невольников захочет просто остаться на том самом месте.
А люди остались. Не все, конечно, нашлись и такие, которые имели в дальних странах и семьи с детьми, и престарелых родителей, к которым стремились всей душой и сердцем. Вот рассортировкой этих самых желающих и занялись воины-освободители. Потому как агитировать вступать в собственные ряды посчитали зазорным. Каждый раб вносился в реестр, затем ему выдавался деревянный срез-пропуск с выжженным клеймом, сухой паек на дорогу, потом группками рабов зачисляли в обозную колонну. Далее несколько воинов сопровождало эту группку к дальней окружной дороге Шулпы, где те и должны были присоединиться к каравану.
Именно за первой такой группой и стал наблюдать недоумевающий Тербон, когда закончил инспекционный осмотр города. Причем недоумевал не потому, что люди собираются отсюда уходить, а из- за того, что этих людей так ничтожно мало. Завернувшись в ничем не примечательный плащ генерал ходил между вчерашними рабами и все время спрашивал, выпытывал или просто прислушивался к разговорам. Все выглядели так, словно им предстояла тяжелая и дальняя дорога в неизведанное, ведь идущих на Первый Щит не было дома чуть ли не три года, и их волнение было понятно. Но вот почему именно волнение? Почему не бешеная, всеобъемлющая радость? Неужели они сомневаются: возвращаться или нет?
Совершенно для себя неожиданно Тербон наткнулся на совсем иной взгляд: испуганный, нервный от переживаний и томительного ожидания. Мужчина явно боялся. Скорей даже спешил, словно боялся отстать от всех остальных. Он и место себе уже облюбовал в голове предполагаемой колонны, намереваясь по первой же команде встать в первую шеренгу. Вариантов для такой спешки предполагалось бесчисленное множество, но понукаемый неясным предчувствием, генерал отправился именно к этому мужчине. Уселся с ним рядом, ощущая, как тот весь напрягся, может, и дыхание затаил. Поэтому пришлось обращаться с самой радушной улыбкой:
— Ну и как оно, дружище, на свободе? Легко дышится?
— Легко. — Мужчина затравленно оглянулся, словно боялся, что их подслушают. Затем попытался догадаться, кто это с ним заговорил: — Легко, господин… хороший.
— Меня Тербон зовут, я из Чагара. А ты?
— А меня все зовут Хромой Готи. Да и в баронстве Эдмондов точно так же звали с самого детства. Прихрамываю я на левую ногу.
— Да, печально… Наверное, и норму из-за этого не мог выполнить?
Мужчина опустил глаза, словно от стыда:
— Трудно было, еле две вытягивал.
Да только генерал сразу заметил нервный тик страха, от которого у его собеседника дернулось веко. Напрягая все свое внимание, он старался беззаботно продолжать разговор:
— Наверняка здесь уже много лет?
— Да, девятый год пошел. — Но голос Хромого Готи стал глухим и прерывистым.
— Ха! Да ты старожил! Мне кто-то говорил, что здесь такое — огромная редкость. Не надоело в одном месте столько жить?
— Надоело. Хотя кормили отлично, грех жаловаться…
— Так чего ты в армию не запишешься?
— Хромой я… — В который уже раз вчерашний раб испуганно оглянулся.
— А дома тебя кто ждет?
— Есть семья, дети. Только как они там за столько времени…
