— Хочу монашкой быть, хочу монашкой быть! — заорали мужчины, поднимая свои стаканы.
Все стояли, один Аньолек сидел, развалясь и расставив ноги, да барабанил пальцами по столу, словно играл на органе. Ободренная успехом, сестра Малгожата вела песню дальше, поблескивая глазами. Володкович снова налил ей меду в чарку, которую она держала в руке:
— Хочу монашкой быть, хочу монашкой быть! — гремел хор.
Пан Хжонщевский обнял могучие плечи хозяйки и что-то ей говорил, но его слова заглушались шумом. Бледное лицо пана Аньолека раскраснелось, он топал ногами, будто брал басы, и взмахивал руками, как бы меняя регистры.
Сестра Малгожата перевела дух и, весело смеясь, опять приложилась к чарке, потом поставила ее на стол, хлопнула в ладоши и пошла петь дальше, уже окрепшим голосом, на мотив плясовой:
— Не все мужья такие, — молвил пан Хжонщевский, крепко прижимая к себе мощный торс пани Юзефы, который переливался через его руку. Песенка подошла к кульминационной точке:
— Го-го-го-го-го-го-го! — вдруг вывел в этом месте высоким фальцетом пан Аньолек фразу грегорианского хорала, хлопая себя по бедрам и по столу, будто танцуя казачка.
— Хочу монашкой быть, хочу монашкой быть! — визжала веселая компания, в Володкович даже пытался подкатиться к сестре Акручи, но та увернулась от него, прямо как в танце. Все били в ладоши, повторяя:
— Хочу монашкой быть, хочу монашкой быть!
Пан Аньолек дубасил кулаком по столу так, что стаканы подпрыгивали. Пани Юзефа, с виду увлеченная общим весельем, поглядывала, однако, на стаканы и чарки и придерживала их, чтоб не разбились.
В эту минуту вошел отец Сурин. Он был погружен в свои мысли и даже не заметил, что творится в корчме, не обратил внимания и на то, что с его приходом шумное веселье вмиг оборвалось и воцарилась гробовая тишина. Учтиво молвив: 'Слава Иисусу!' — он приблизился к стойке. Сестра Малгожата, побледнев как мертвец, спряталась за мощную спину пана Хжонщевского. Пользуясь ее смятением, Володкович взял ее за руку. Пани Юзефа проворно подбежала к капеллану.
— Чем могу служить? — любезно спросила она.
— Дай мне, хозяюшка, чарку водки, — сказал ксендз Сурин и досадливо поморщился. — Туман какой- то в голове, — вздохнул он, — сам не пойму, с чего бы это!
Пани Юзя налила ему мутной сивухи в синюю чарку, подала на тарелке ломоть хлеба и огурец. Ксендз Сурин разом опрокинул этот мужицкий напиток, взял огурец, быстро откусил от него несколько раз и заел хлебом.
— Такое торжество нынче, — ласково сказала хозяйка, — такие гости в обители!
— Ах да, — сказал ксендз, жуя хлеб. — Но все это суета! Бог этого не любит!.. — прибавил он, вперяясь глазами куда-то вдаль.
— Не все люди покорны богу, — убежденно молвила пани Юзя и взяла у ксендза из рук тарелку с огрызком огурца.
— Да, да, и я так полагаю, — бессмысленно повторил отец Сурин и опять загляделся на что-то вдали. Вытер мокрые от огурца руки об сутану и сказал: — Но где искать таких людей, что знают путь к господу?
Вдруг его поразило молчание, царившее в корчме. Он огляделся и заметил сестру Малгожату. Секунду задержав взгляд на ней, он посмотрел на остальных. Володкович учтиво поклонился. Видя, что его появление нагнало на всех тоску, ксендз и сам смутился.
— Бог мой, да ведь я вам испортил веселье, — сказал он, — надо поскорей уходить! — И словно бы печаль или сожаление прозвучали в его голосе. — Что ж, до свидания! Мир дому сему!
Все ответили хором. Склонив голову, ксендз ступил на порог. Казюк отворил перед ним дверь и прошел следом в сени. Выйдя из корчмы, ксендз на миг остановился, взглянул на Казюка, который, улыбаясь, стоял на пороге.
— И тут дьявол колобродит, — беспомощно прошептал ксендз.
— Что поделаешь, — сказал Казюк, — так уж идет на свете.
— Откуда тебе знать свет! — пожал плечами Сурин.
— А вам?
— Мне-то? Я тоже не знаю… Что я видел? Вильно, Смоленск, Полоцк. С двенадцати лет живу в монастыре. Но, пожалуй, не так уж любопытно все это. — И ксендз неопределенным жестом указал на местечко. — Все это…
Казюк опять усмехнулся.
— Нет, любопытно, любопытно, — убежденно сказал он.
— У моей матери были четыре прислуги, — сказал вдруг ксендз без видимой связи с предыдущим, — и она не могла управиться с хозяйством. А потом стала кармелиткой, и пришлось самой себя обслуживать. И она была счастлива…
— Спокойна была, — согласился Казюк.
— Вот-вот. А я?
В эту минуту сестра Малгожата от Креста выбежала из дверей, уверенная, что отца Сурина уже нет поблизости, и наткнулась прямо на него. Она поцеловала ему руку.
