– Послушайте, мы забыли о главном, – сказал Амфилов. – Мы заехали за Софьей… Софьей…
– Аркадьевной, – подсказываю ему.
– За Софьей Аркадьевной не для того, чтобы слушать сны, мы хотели поехать в один семейный дом…
– К черту семейный дом! – буркнул Есенин.
– Знаете что, – вмешиваюсь я, – поедем лучше кататься. Уже утро…
Распахиваю тяжелую занавеску. На ослепительно белом снегу горело бледно-желтое, похожее на солому, солнце, слегка подкрашенное пурпурной краской.
Соня вновь скрылась за ширму и через минуту появилась еще более бледная и возбужденная.
– Я готова ехать, – сказала она.
Но Есенин уже спал. И разбудить его было невозможно.
– Оставим его здесь, – решила Соня. – Я закрою комнату на ключ.
Мы вышли на улицу.
– Я раздобуду сани, – предложил Амфилов, исчезая за углом. – Поэзия – святое дело…
Как только мы остались вдвоем, Соня сказала:
– Рюрик, милый, ты знаком с Лукомским?
– Да, немного.
– Так вот, если ты мне друг, то должен меня с ним познакомить.
– Зачем? – От удивления я даже остановился.
– Так надо. Не расспрашивай. Я потом все объясню.
– Нет, я не согласен. Я тебя очень люблю, но не сердись, ты шалая особа, а Лукомский – видный партийный работник.
– Ну и что?
– Мне будет неудобно, если…
– Ты сошел с ума. Неужели ты думаешь…
– Я ничего не думаю.
– Нет, ты воображаешь, что я хочу быть русской Шарлоттой Корде.
– Нет, но…
– Это возмутительно! А я тебя считала своим другом, чутким, верным.
– Соня!
– Ну тогда я скажу все.
– Я не требую исповеди.
– Назови это как хочешь. Я люблю Лукомского.
Мне стало весело, и я рассмеялся.
– Тебе это кажется смешным? – рассердилась девушка.
– Нисколько.
– Тогда почему ты смеешься?
– Потому что Лукомский не будет заниматься глупостями.
– Что же он, каменный?
– Нет, но сейчас ему не до этого.
– Все равно. Я ему должна сказать.
– Что ты ему хочешь сказать?
– Рюрик, ты поглупел!.. Только то, что я его люблю.
– Я не буду тебя с ним знакомить.
– Тогда я познакомлюсь с ним сама.
– Этого я не могу тебе запретить.
– Ты не будешь сердиться?
– Поговорим об этом потом.
– Я слышала раз, как он выступал на митинге. Это было до Октября. Он – в матросской форме… Это глупо… Политика мне, в сущности, чужда, но он… он… дорог. Об этом у меня есть даже стихотворение.
И, не дожидаясь моей просьбы прочесть, закрыв глаза, начала декламировать:
