свои десять процентов или сколько там, а остальное распределяется между подставными компаниями Правителя.
— А где они могут находиться?
— Не знаю. Может, в Лихтенштейне. Может, в Люксембурге. Может, в Панаме. Может, в Женеве. Швейцарцы хранят секреты не хуже панамцев, зато с ними приятней иметь дело. И потом, в Женеве говорят по-французски, а не на этом нелепом испанском.
Хофман пытался осознать то, что ему сказал Баракат.
— Значит, «Койот» — это более или менее собственный банк Правителя, а Хаммуд — его банкир. И все работает как часы.
— Да, пока кто-нибудь не пожадничает.
— Что вы имеете в виду?
— Знаете, дорогой мой, среди арабов всегда ходят слухи про то, что кто-то пожадничал.
— Простите, Асад, но я вас не вполне понимаю.
— Я хочу сказать, что если я имею десять процентов, то могу вдруг вообразить, что заслуживаю двадцати процентов. Или, еще лучше, пятидесяти. Слаб человек. И если мне кажется, что никто не видит, у меня возникает искушение запустить лапу в корзину и взять их.
— И что, кто-то уже пожадничал?
— Откуда мне знать? Ну действительно, Сэм, не будьте наивным. Мы же говорим об Ираке, где никто и ни о чем не знает. — Баракат снова посмотрел на часы. Это означало, что интервью окончено.
— А допустим, кто-то из сотрудников Хаммуда обнаружил его лапу в этой корзине. Что произойдет с этим человеком?
— Харам, — сказал Баракат. Это арабское слово означало примерно: «Какой стыд!»
Хофман опять не понял, что он имеет в виду.
— А точнее?
— Боюсь, что этот человек должен умереть.
— Умереть?
— Да. Malheureusement.[9] Нехорошо. Харам.
Хофман был потрясен тем, как спокойно говорил Баракат о смертном приговоре тому, кто сунется в дела «Койот инвестмент». Он вспомнил о субботнем вечере, о Лине и о тушении сигарет. Баракат еще раз посмотрел на часы.
— Прошу вас, Асад-бей. Я должен понять еще одну вещь. Откуда вообще взялись эти деньги, с самого начала? Ведь речь идет о миллиардах долларов. Как удалось Правителю вывезти их из страны так, чтобы никто не узнал?
— Но это последний вопрос, дорогой мой. — Он укоризненно покачал пальцем, показывая, что Хофман злоупотребляет его гостеприимством. — Многие придерживаются того мнения, что источник денег — это комиссионные, которые брал Правитель за иракскую нефть. Пять процентов от всех доходов перечислялись куда-то на секретный счет. Оттуда и взялись деньги. Так думают многие, но я в этом не уверен.
— Почему?
— Потому что эту историю повторяют слишком многие. Она не может быть правдой. Нельзя хранить кучу денег в секрете, если об этом все знают. Так в этом мире дела не делаются.
— Откуда же тогда взялись деньги, если не из комиссионных за нефть?
— Я вам скажу, что я думаю. Но только потому, что почитаю вашего отца.
— Скажите.
— Десять лет назад правительство Ирака проворачивало дело с покупкой истребителей у Франции. Контракт был подписан. Но в это время Ирак вступил в войну с Ираном и ввели эмбарго на вооружение, поэтому истребители так и не были поставлены.
— Правильно. Я помню, что читал об этом деле.
— Но поскольку контракт был подписан, Ирак мог уже заплатить за истребители полностью, понимаете? И эти деньги уже могли быть переведены на некий номерной банковский счет в Швейцарии, где должны были лежать до того, как будут поставлены истребители.
— А что случилось, когда закончилась война?
— Уф! Деньги ушли. Или, по крайней мере, так можно предположить, следуя некоторой логике. Ушло два миллиарда долларов. А кто, как вы думаете, был агентом в этой сделке с Францией?
— Назир Хаммуд?
— Он самый. — Баракат посмотрел на часы. Разговор его сильно утомил.
— А кто еще может знать о «Койот»? Можете ли вы мне кого-нибудь назвать?
— Уже достаточно вопросов, мой любознательный друг. Вам пора уходить.
— Прошу вас, помогите, мне надо с чего-то начать.
Баракат вздохнул.
— Есть в Лондоне один человек, у которого с «Койот» очень много общих интересов. По-моему, они партнеры в нефтехимических делах. Он саудовец. Но он ни за что не станет с вами разговаривать. — Баракат поднялся из-за стола и стал потихоньку выпроваживать Хофмана.
— Как его зовут?
— Достаточно, — сказал Баракат. — Вы начинаете капризничать. Это несимпатично.
Хофман уже стоял в холле, за дверью кабинета Бараката. Он знал, что уже превысил все, даже самые широкие лимиты арабского гостеприимства, но выбора у него не было. Ему нужна была информация.
— Как его зовут? — повторил он.
— Принц Джалал бин Абдель-Рахман, — сказал Баракат. Он покачал головой, тяжело вздохнул, как уставший школьный учитель, и закрыл дверь.
Оставшись один в холле, Хофман почувствовал некое головокружение, как будто он оказался в свободном падении и летел из настоящего в прошлое. Имя, названное Баракатом, было ему очень хорошо знакомо. Этот человек был когда-то его клиентом, почти другом, пока не обратился к нему с делом настолько возмутительным и в то же время настолько банальным, что Сэм пришел к выводу о невозможности продолжения своей карьеры банкира. Если и был на свете человек, которого можно считать ответственным за нынешнюю судьбу Сэма, то это был принц Джалал. Вот уж с кем ему меньше всего хотелось увидеться.
Но хуже всего было то, что Баракат ошибся. Джалал охотно побеседовал бы с Сэмом Хофманом — был бы повод.
Глава 9
На этой неделе в вашингтонский офис адвокатской конторы «Хаттон, Марола и Дьюбин» пришла срочная бандероль. В один день с ней пришло еще несколько десятков бандеролей, но к этой отнеслись по-особому. Ее мнимого получателя, Артура Т. Пибоди, хотя и значившегося в партнерах фирмы, на самом деле не существовало. Это был псевдоним, которым пользовался старший партнер, Роберт 3. Хаттон, для конфиденциальных связей. Вся почта, адресованная мистеру Пибоди, немедленно изымалась из экспедиции старшим клерком, работавшим в фирме со дня ее основания, и доставлялась в кабинет Хаттона на верхнем этаже здания.
Кабинет выходил окнами на одну из редких зеленых площадок в центре делового квартала старого города — Фаррагат-сквер. Фирма предпочла остаться в этом достопочтенном районе в то время, когда почти все остальные крупные адвокатские конторы переместились либо на восток — на «новую» Пенсильвания- авеню, либо на запад — в «новый» Вест-Энд. Хаттон же остался неподалеку от своего Афинского клуба, где он любил играть в сквош. Единственной особенностью его кабинета было отсутствие каких-либо индивидуальных украшений: ни декоративных тарелок, ни аттестатов и дипломов в рамках, ни фотографий Хаттона, обменивающегося рукопожатиями со знаменитыми людьми, ни даже семейных снимков. Только сам хозяин сидел за большим столом, наблюдая из окна человеческую комедию Вашингтона.
