Норт» на спине. Он смотрел, как груди Антонии прыгали вверх-вниз в ритме бита. Через двадцать минут она вернулась к нему, мокрая от пота; ее соски просвечивали сквозь платье. Она поймала его взгляд.
— Ты считаешь, у меня слишком большая грудь? — спросила она. Ее произношение выдавало происхождение откуда-то с севера — из Сандерленда или Хартлпула.
— Нет, — ответил Хофман. Он дал ей затянуться своей сигаретой.
— Мой агент говорит, что слишком. Говорит, у меня не пойдет карьера актрисы, если я не буду их фиксировать.
— Глупости.
— Иначе, говорит, я буду играть одних шлюх. И никаких серьезных ролей. Говорит, что женщины с маленькой грудью выглядят серьезнее. Как ты думаешь, это правда?
— Нет. Это ерунда.
— С ними даже трудно танцевать. — Она развернула плечи и тряхнула торсом. — Видишь?
— Да брось ты, — сказал Хофман и посмотрел на часы. Если Лины и сейчас нет дома, то надо беспокоиться всерьез. — Мне нужно позвонить по телефону.
Она приникла к нему и прикрыла глаза.
— Ты хочешь потом пойти со мной?
— Думаю, что нет.
— Почему? — Она казалась обиженной. — Хочешь, чтобы я пошла с тобой?
— Послушай, мне правда нужно позвонить. Я вернусь через минуту.
Антония надула губы, повернулась на каблуках и пошла обратно на площадку, в скопление тел.
Хофман нашел наконец телефон и позвонил Лине. На этот раз она ответила. Было пятнадцать минут первого.
— Это Сэм, — прокричал он в трубку. — Извините, что разбудил вас.
— Что? — Она плохо слышала его из-за шума музыки.
— Я говорю, извините, что разбудил.
— Я не сплю! — крикнула она. Голос у нее был очень звонкий, и Хофман сначала решил, что это от страха.
— С вами все в порядке? Я о вас беспокоился.
— Да, конечно! Я на вершине пальмы.
— На вершине чего?
— Пальмы. Это иракская поговорка. Фаук аль накхал. Это значит — я невероятно счастлива. Вы где? Там какой-то страшный шум.
— В клубе на южном берегу. Я пытался дозвониться раньше, но вас не было. Вы получили мое сообщение?
— Да. Я вам перезвонила. Хотела удостовериться, что вы уже знаете.
Хофман ничего не понял.
— Где вы были вечером? Я очень беспокоился.
— Конечно, праздновала. С Рандой.
— Что праздновали?
— О Господи! Вы не слышали новость?
— Какую новость? Вы о чем?
— Он умер!
— Я вас плохо слышу.
— Правитель! Он умер! Три часа назад объявили по багдадскому радио!
— Правитель умер? Господи! Понятно, что вы на вершине пальмы. Это невероятно! — Он старался перекричать музыку.
— Да! Здорово, правда? — От счастья и облегчения ее голос звенел. — Самая хорошая новость, которую только можно представить, правда?
— Просто сказка, — прокричал Хофман. Звуки ударных инструментов накатывались на него волнами, от которых вибрировали стены и трясся дощатый пол. Он поискал глазами Антонию и наконец увидел ее на другом конце зала: раскачиваясь в такт музыке, она тесно прижалась своей нижней частью к одному из вышибал. Он вздохнул с облегчением. Отвозить ее домой было не обязательно. — Послушайте, — закричал он. — Нам надо это отметить!
— Что?
— Отметить. Нам с вами.
— Когда?
— Прямо сейчас. Можно, я приеду к вам?
— Конечно, приезжайте. Теперь уже не страшно, если нас увидят вместе. Здесь у меня Ранда. Мы обзваниваем всех знакомых иракцев. Я даже позвонила Набилю Джаваду, поэту, и пригласила его в гости. Мы прямо не можем остановиться! Мы, наверно, теперь месяц будем праздновать!
— Великолепно! Я скоро буду. — Хофман старался перекричать музыку. — Я тоже на вершине пальмы!
— Наконец-то кончилось, Сэм, — сказала она голосом, искрящимся, как бокал шампанского. — Кончилось.
Часть третья
Res nullius
Глава 17
Итак, его не стало. Эту новость сообщили в начале одиннадцатого по багдадскому времени. Радио молчало минут пятнадцать, потом мулла стал читать Коран. Потом опять настала короткая пауза, после чего наконец зазвучала траурная музыка и объявили, что Правитель умер. Не сообщили ни причину смерти, ни вообще каких-либо подробностей. Но то, что он действительно умер, все осознали, кажется, в один момент. На улицах Мосула и Басры, в курдских городах Ирбиль и Сулеймания, в священных городах шиитов Карбале и Наджафе и даже в центре Багдада началась ружейная стрельба; заслышав ее, люди выскакивали на улицу, и здесь им сообщали эту новость. Казалось, двери истории распахнулись настежь, и уже никто не верил, что они могут снова захлопнуться.
В ту ночь над Тигром стояла полная луна, освещая город, как бумажный фонарь во время летнего праздника. Мосты через реку, которые так часто бомбили и восстанавливали за долгие годы войны, в этом полусвете казались призрачными скелетами. Большая мечеть Мусы Аль-Кадхима сверкала минаретами, крытыми золотым листом, как сундук с сокровищами. Даже уродливые статуи Правителя, воздвигнутые за эти годы, чтобы возвеличить победы и скрыть поражения, как-то облагородились, стали просто памятниками эпохи, которая уходила в историю, унося все свои пороки.
В бетонных коробках государственных учреждений еще горел свет, но все люди высыпали на улицы, и здания опустели. Через час после опубликования первого бюллетеня пошел слух, что Правителя убил, застрелил неизвестный стрелок, сумевший пробраться в его охраняемые личные покои, куда обычно имели доступ только члены его семьи и сама охрана. На разных углах говорили по-разному: убийца был то мусульманином-фанатиком, то сводным братом Правителя, то охранником-черкесом, то израильским агентом, то агентом Иордании.
Вначале многие иракцы рыдали, даже те, кто при жизни Правителя ненавидели и боялись его. Им казалось, что внезапно рухнул столб, поддерживавший шатер небес. У них закружилась голова; было непонятно, как жить вне того иллюзорного мира, который сотворил Правитель. Для них он был всеми четырьмя сторонами света. Целое поколение людей каждое утро видело его лицо на первой странице
