газеты. Каждый вечер по телевидению шло нескончаемое кино, запечатлевавшее каждое его движение, каждое шепотом сказанное им слово. Его портреты благоговейно развешивали на стенах домов, магазинов, школ и учреждений по всей стране. Правитель был вездесущ и неотвратим, как солнце и луна. И вот его не стало.
Потом людей охватила ярость. Первой их жертвой стал огромный, в четыре этажа, портрет Правителя в военной форме на главной площади Багдада. Толпа собралась около полуночи, когда новость уже распространилась по городу и прошло оцепенение. Первый смельчак набрался храбрости кинуть в гигантский портрет камнем, но камень ударился в доску рядом с усами Правителя, не причинив никакого вреда. Толпа затихла: он жив! он неуязвим! Моментально вернулся страх, и толпа отпрянула назад. Тогда другой человек, видимо самый храбрый, воспрял духом и с криком запустил в портрет Правителя бутылкой с бензином. Бутылка ударилась в эполет на военной форме и взорвалась. Тогда через толпу полетела вторая бензиновая бомба и взорвалась на подбородке Правителя, потом еще и еще одна, и вот портрет уже горел в десяти местах. Вся площадь словно осветилась огромной свечой. «Хаджиз аль-кхауф инкисер» («Стена страха сломлена»), — говорили люди друг другу. Толпа вновь с криками ринулась вперед; так звери, выпущенные из клетки, в момент освобождения в ярости оскаливают зубы. Бурлящая волна накатила на портрет Правителя. Распевая единым хором, люди разломали деревянный каркас, поддерживавший массивную конструкцию, и набросились на ее опоры с топорами, лопатами и кирками, чтобы вырвать их с корнем. На площадь вдруг влетел большой грузовик, вихлявший из стороны в сторону, и, разогнавшись, врезался в гигантский плакат, как таран, потом еще раз и еще, и наконец портрет рухнул в центр площади, словно объятый пламенем погребального костра.
Это яростное осквернение образа Правителя только разожгло буйство толпы. Люди хлынули на соседнюю площадь, где стоял еще один массивный портрет Правителя, на сей раз в наряде арабского всадника. Из толпы снова полетели керосиновые бомбы, воспламенившие изображение Правителя. И опять этот грузовик протаранил горящий плакат и обрушил его на землю. К рассвету в городе, где портретов Правителя было больше, чем светофоров, не осталось стоять ни одного.
В ту первую ночь ярости никто не задавался вопросами, откуда взялись бензиновые бомбы, или кто начал стрельбу на улицах, или каким образом появился этот огромный грузовик — как раз вовремя, чтобы довершить разрушение. Люди рассудительные могли бы себя об этом спросить. Но в эту ночь огня, когда прошлое предстало перед иракцами в пламени и дыму, такие вопросы казались лишними. Куда делась секретная полиция, до того прочно державшая невидимый кинжал у горла нации? Что стало с армиями информаторов и провокаторов? В Ираке было четыре секретные службы, которые контролировались соперничающими членами семьи Правителя и шпионили как за простыми людьми, так и друг за другом. Где они были в ту ночь? На какие скрытые рычаги они нажимали? Кто отдавал приказы — оставаться в казармах или маршировать по улицам? В состоянии исступления это казалось не важным — ведь Правителя не стало!
На следующее утро в парке Заура на шаткой скамейке сидел араб средних лет, лицо которого было испещрено отметинами от прыщей. Кожаная фуражка, надвинутая на лоб, и большие, как у мотоциклиста, темные очки плотно закрывали его глаза, и только самый осведомленный знаток иракского двора смог бы узнать в нем двоюродного брата покойного Правителя — Османа Баззаза. Сидя на скамейке, он изредка поглядывал на стеклянное здание ресторана, известного под названием «Багдадская башня», которое возвышалось над парком наподобие разукрашенной новогодней елки. Он делал вид, что читает газету, но было ясно, что он кого-то ждал. В этот час парк был почти пуст. Казалось, весь Багдад отсыпался после бурной ночи.
Примерно через десять минут к скамейке подошел седовласый господин с кожаным кейсом в руке. Издали он походил на европейского бизнесмена: тщательно отутюженный костюм, сияющие — несмотря на пыль багдадских улиц — туфли. Но вблизи было видно, что у него резкий взгляд и темное лицо иракца. Тщательность его наряда нарушалась свежей повязкой на одной руке. Подойдя к скамейке, он не обнялся с сидевшим на ней господином и даже не обменялся с ним рукопожатиями, а просто сел рядом и поставил кейс посередине. Они обменялись арабскими приветствиями — пожеланиями мира, — как могли бы поздороваться и незнакомые люди: «Ас-салам алейкум. — Алейкум ас-салам». С первого взгляда можно было решить, что они действительно не знали друг друга, однако потом у них завязалась куда более оживленная беседа. Они как будто обсуждали совместный проект, пользуясь закодированными фразами.
— Аль-машруа аль-муштарак кхалас (Совместное предприятие завершилось), — сказал седовласый джентльмен.
— Аль-хамду лиллах (Слава Богу), — ответил Осман Баззаз.
— У вас все в порядке? — спросил бизнесмен. Он поддерживал забинтованную руку: видимо, его рана была недавней и еще болела.
— Аль-хамду лиллах, — повторил Осман и спросил, что слышно от «аль-забун» — заказчика.
— Ничего, — ответил бизнесмен. Он сказал, что позже поговорит с «аль-ширках» (компанией) и все будет, как он обещал.
Осман посмотрел на кожаный кейс, стоявший между ними, и спросил, не подарок ли это (аль- хадийях).
— Йа, акхи! (Да, брат мой!) — Бизнесмен в сверкающих ботинках похлопал по кейсу.
Осман поинтересовался, как насчет остальных денег. Что будет с ними?
— Му мушкилах! (Нет проблем!)
Подробности, пояснил бизнесмен, прорабатываются в Лондоне. Потом это можно обсудить в Женеве, ала инфирад (конфиденциально).
— Йа, хабиби (Да, дорогой мой).
Теперь они расцеловались в щеки. Бизнесмен встал, оправил помявшиеся брюки и ушел. Двоюродный брат покойного Правителя остался сидеть на скамейке, положив руку на кожаный кейс с подарком. Впрочем, через несколько минут Осман поднялся со скамейки и снова скрылся в городе, среди бетона и пыли.
Глава 18
Друзья Лины начали приезжать к ней в Ноттинг-Хилл-Гейт вскоре после ее разговора с Сэмом. Ранда Азиз уже была там, и они вместе названивали по телефону. Приехала Фарида Хамдун, учившаяся в киношколе Лондонского университета, потом Кениза Туайма, у которой был магазин одежды в Кэмдентауне, и ее богатый приятель-саудовец. После них появились сразу: Бурхам Саади со своей женой Маджд, Надхми Маклуль с двоюродным братом Антиссаром, а также Немир, Инам, Вахдад и Саад. Кто-то заварил иракский чай, кто-то принес миндальный торт из ливанской кондитерской на Бромптон-роуд, а кто-то привез ящик шампанского, подаренный поставщиками Марвена Дарвиша, загадочные друзья которого уже вряд ли были ему полезны. В эту ночь никому не хотелось спать. Все сидели на полу у Лины, накручивали телефон и весело сообщали новость своим друзьям.
Их телефонные звонки разбежались по всему миру. Фарида позвонила в общежитие университета Индианы, где изучали медицину две ее иракские подруги. Лина позвонила в Нью-Йорк в коммерческий банк, где в отделе ссуд работал один ее бывший приятель. Кениза позвонила своей сестре, работавшей в модной лавке на Родео-Драйв. Позже ночью звонки пошли в другой конец света — двоюродной сестре Лины в Гонконг, брату приятеля Фариды в Токио, дяде Ранды в Бангкок. Получилась шумная семейная беседа, где все разговоры были одинаковыми: «Вы слышали новость? Вот здорово, да? Ты можешь себе представить? Фаук аль накхаль». Все скакали от радости с пальмы на пальму!
Сэму Хофману, приехавшему в начале второго, уже пришлось пробираться сквозь кучу иракцев, расположившихся на полу гостиной. На нем был кожаный пиджак и фуфайка с короткими рукавами; он был ужасно рад, что сбежал из клуба за рекой. Лина поцеловала его и выдала бокал шампанского. Сэм уселся на полу и предложил тост «за новый Ирак». Все радостно чокнулись. Кто-то подал ему латунную трубку с
