Кристман помолчал.
— Есть люди, которых собственные физические страдания, как бы велики они ни были, никогда не заставят говорить. Но страдания близких и родных действуют на них сильнее…
— Вы будете пытать его друзей?
Кристман посмотрел на Жору и снова усмехнулся.
— Вы слишком акцентируете на слове «пытка». Лысенко и его друзья в конце концов те люди, которые убили вашего отца. Если вы настоящий мужчина, вас не должно смущать зрелище того, как умирают враги: ведь вы пришли ко мне, чтобы мстить им… Впрочем, мы слишком заболтались. — Кристман нахмурился. — Следуйте за мной. Я хочу, чтобы вы увидели собственными глазами, что у нас есть средства, сильнее тех, которые приводят человека к физической смерти…
Они спустились в подвал и вошли в большую, ярко освещенную комнату. В глубине стоял обычный письменный стол, а посреди комнаты — второй, громадный, с массивными ножками… Поверхность стола и пол вокруг него были в темно-бурых пятнах. Из этой комнаты дверь вела в маленькую темную каморку. Сюда-то и привел Кристман Жору.
— Вы будете находиться здесь, — сказал полковник. — Советую не мешать мне. Если захотите уйти, обратитесь к этому человеку, — и Кристман указал на высокого немца, стоявшего в дверях. — Оружие при вас? Дайте сюда.
Жора молча протянул полковнику свой револьвер. Кристман взглянул юноше в глаза и сказал:
— Я беру его только потому, что у нас существует строгое правило: посторонние в этой комнате должны быть безоружны… Арестованного из четырнадцатой камеры! — приказал он.
Жора сел на стул. В двух шагах от него стоял дюжий немецкий солдат.
В коридоре послышались тяжелые шаги. Четверо гестаповцев ввели Лысенко. Жора с трудом узнал его. Он был в одном белье. Порванная рубашка залита кровью. Лицо вздулось и посинело. И только глаза остались прежними: они смотрели сурово и спокойно.
— Ну-с, господин Лысенко, не передумали? — спросил Кристман.
— Нет, не передумал… И не передумаю.
— Значит, не скажете, чья была радиостанция, кто ею пользовался, с кем держали связь?
— Нет, не скажу.
— Так… — Полковник прошелся по комнате. — На стенку! — приказал он подручным.
Гестаповцы подтащили Лысенко к стене, скрутили назад руки, обвязали их выше локтя цепями, спущенными с крюка, и подтянули инженера так, что он только концами пальцев ног касался пола.
— Вам хорошо видно, господин Лысенко? — насмешливо спросил Кристман. — Вы будете висеть и смотреть, как я беседую с вашими друзьями. Может быть, это на вас подействует.
Полковник отошел к письменному столу, порылся в бумагах и крикнул:
— Девчонку из двадцать восьмой!
Не отрываясь, Жора смотрел на Лысенко. Лицо Свирида Сидоровича искривилось гримасой боли. Босые ноги шевелились: вероятно, он хотел опереться на пальцы — и не мог.
«Вывихнуты плечевые суставы», — с содроганием подумал Жора. Сердце гулко колотилось у него в груди. Во рту пересохло, и он то и дело проводил языком по сухим губам.
Снова в коридоре послышались шаги, и в комнату вошли конвойные. На этот раз они привели девушку. Она стояла спиной к Жоре. Что-то знакомое было в ее фигуре, в черных косах.
— Продолжим разговор, — сказал Кристман. — Кто привел раненого партизана в больницу? Как мы выяснили, его принимали вы.
Девушка повернулась, и Жора чуть не вскрикнул: перед полковником стояла сестра Бэлла из больницы Булгакова — та девушка-черкешенка, которая дала ему свой кинжал.
— Кто привел раненого? — повторил Кристман.
— Не скажу, — тихо ответила девушка.
— Подумайте, не горячитесь, — полковник говорил мягко. — Поверьте, я ваш друг. Я люблю молодежь. Не верите? Извольте, докажу это… Садитесь, вы, вероятно, устали, — Кристман пододвинул девушке стул. — Помните, у вас в больнице лежал раненый русский офицер. Вы дали ему свой кинжал, чтобы убить меня. Мне стало известно это в первый же день моего визита к больному. И разве я тронул вас хотя бы пальцем? А тот офицер, который хотел убить меня?.. Он жив и здоров. Он на свободе. Вы сами это прекрасно знаете: он ходит к вам в больницу на процедуры… Как видите, я вовсе не так страшен, как говорят обо мне в городе… Скажите фамилию того человека — и я немедленно отпущу вас.
Девушка удивленно смотрела на Кристмана. Казалось она поверила его мягкому голосу.
Жора замер: неужели скажет?.. неужели выдаст?
— Он лжет! Молчи, товарищ! — неожиданно раздался громкий голос Лысенко.
Девушка обернулась и вскрикнула: только сейчас она увидела Лысенко. Он висел на цепях, страшный, окровавленный.
— Крепись, товарищ! — снова проговорил он. — Не выдавай. Он хуже зверя.
— Молчать! — закричал Кристман. Подошел к девушке и тем же мягким голосом продолжал: — Он бредит, этот сумасшедший… Скажите фамилию, и вы свободны.
Девушка повернулась к полковнику. Смотря ему прямо в глаза, сказала раздельно:
— Ничего вы не узнаете от меня!
Кристман еле сдерживал гнев.
— Последний раз спрашиваю. Через минуту будет поздно.
— Нет!
Кристман подал знак.
К девушке бросились конвойные. Она отбивалась, но они сорвали с нее одежду.
Кристман хотел еще о чем-то спросить ее, но, очевидно, в глазах девушки, полных ненависти, прочел ответ.
— На стол! — крикнул он.
Девушку бросили на стол, крепко привязали руки ремнями…
Жора вскочил со стула, метнулся к двери. Но сзади, как железными клещами, его схватил за плечо верзила-немец. Откуда-то, из темного угла, появился второй солдат: Жора не видел его до сих пор. В руке солдата блеснул револьвер.
— Строго запрещено! Тихо! — прошептал он. И Жора понял: он бессилен помочь. Надо терпеть… Чтобы потом полностью отплатить за все! Он опустился на стул. Он сидел, охватив голову руками, и не видел сцены насилия над девушкой…
Из оцепенения его вывел глухой мучительный стон.
Кристман стоял против Лысенко, а тот метался на стене. Звенели цепи. Свирид Сидорович хотел крикнуть что-то, но, очевидно, от нестерпимой боли из его груди вырвались только сдавленные стоны.
— Кажется, подействовало, господин Лысенко? — говорил полковник. — Я в этом не сомневался. Будем продолжать.
Кристман вынул папиросу, закурил. Подошел к девушке и горящей зажигалкой поджег ее волосы. Они вспыхнули.
— Потушить! — приказал полковник.
Один из конвойных схватил лежавшую в углу мокрую тряпку и накрыл ею голову девушки.
— Теперь скажешь?
— Нет, — еле слышно прошептала девушка.
— Отлить ее водой, пусть отдохнет.
Затем что-то сказал конвойным.
Через несколько минут в комнату ввели под руки юношу, почти мальчика. Он был в больничном белье. Лицо худое, бледное, без кровинки. Забинтованная рука, как плеть, висела вдоль тела.
— Узнаешь? — спросил Кристман, показывая на девушку.
Юноша смотрел на окровавленный стол, на распростертое тело, на опаленные волосы и, казалось, ничего не понимал. И вдруг отпрянул назад: в девушке он узнал медицинскую сестру, которая принимала его в больнице.
— Девушка рассказала все, — сказал Кристман. — Тебе остается только подписать бумагу.
