Стало темнеть. От реки потянуло сыростью. Поднялся ветер. Он дул с моря, предвещая назавтра дождь.
Неожиданно спереди раздался выстрел. За ним — автоматная очередь.
Я прижался к камням, вскинул автомат, осторожно выглянул: из автомата бил Павлик по кустам на скале.
В кустах что-то зашуршало, и тотчас, ударяясь о выступы камней, упал в реку карабин. За ним вниз головой сползало тело человека — руки беспомощно раскинулись.
Оно упало рядом со мной. Я пытался схватить его, но труп скользнул вниз и исчез в омуте. На камнях осталось только бурое кровяное пятно. Ко мне подбежал Павлик. Он был очень возбужден и говорил быстро:
— Вы, Батя, в сорочке родились: опоздай я ударить на долю секунды, плавать бы вам в реке — он целился в вас… Но там еще кто-то. Не шевелитесь.
Павлик пополз на скалу. Ему приходилось сгибаться в три погибели, прячась за кусты, но он был ловок и силен, полз все выше и выше, пока не скрылся за большим камнем на вершине.
Я не мог оставить его одного с глазу на глаз с опасностью и тоже пополз.
Скала оказалась очень крутой. В кровь царапая руки об острые камни, я еле добрался доверху.
И тотчас услышал в кустах у глубокой расщелины глухой шум борьбы. Враг ухитрился схватить Павлика за горло. Собрав последние силы, Павлик ударил его головой о камень.
Враг потерял сознание. Я брызнул ему в лицо из фляжки. Веки его задрожали, медленно раскрылись глаза. Он ничего не понимал. Потом вгляделся в меня и проговорил со злобой:
— Батя?..
Павлик скрутил ему руки за спиной, и мы погнали его на Планческую: идти в лагерь было поздно.
Ползая у нас в ногах, вымаливая жизнь, пойманный нами предатель сознался, что его завербовали в Краснодаре и отправили в предгорья с приказом живым или мертвым доставить Батю. Без Бати не возвращаться.
Он и не вернулся: его поставили у ямы от корневища поваленного бурей дуба и расстреляли.
Глава XIV
Связных из Краснодара давно не было. Тускнели день ото дня глаза Евгения. Он перестал говорить о своей дочери. Я знал: это означает, что он все чаще думает о ней.
Тоскою веяло от Еременко. Мягкий, благожелательный ко всем, он тоже никому не навязывал своих переживаний и не говорил о своем сыне, но с фотографией его не расставался.
Кириченко, наш нелюдимый Кириченко просился в разведку в станицы:
— Хоть на чужих детишек полюбуюсь…
Все чаще пел по вечерам грустные песни Мусьяченко: «А молодость не вернется, нет, не вернется никогда…»
Да, всех не перечислить. Из каждых десяти партизан девять жили в тревоге: «Что там, в Краснодаре, с моей семьей?..»
Я посоветовался с комиссаром и с Сафроновым, у которого тоже оставались в Краснодаре дети, и мы решили отправить туда связных.
Но без пропусков в Краснодар пройти никто не мог. Пропуска же должны были быть с печатью и подписью станичного атамана. Атаман жил на далеких Мианцеровских хуторах…
Мы долго думали, как добыть эти пропуска, прикидывали так и этак и ничего придумать не могли.
Случайно, прибежав навестить мать, Геня познакомился в ее «госпитале» с молодым пареньком, партизаном соседнего отряда: он был тяжело ранен, Елена Ивановна спасла ему жизнь, и он теперь души в ней не чаял.
Ребята разговорились. Оказалось, парень был родом из Мианцеровских хуторов, на хуторах жил его дед, старый кузнец Супрун, и парень не знал, как передать деду весточку о себе.
Геня прибежал ко мне с сияющими глазами.
— Папа, я достану пропуска, настоящие — с печатью и подписью атамана!
И Геня рассказал мне свой план…
На другой день в сумерки Геня пришел к деду Супруну. Старый кузнец встретил его сурово.
— Зачем к ночи пожаловал, казак? Сознавайся, кем подослан?
Геня передал ему привет от внука: рассказал, что тот жив, что вчера уже начал ходить и дней через десять думает сам проведать деда.
Старика будто подменили: от радости он не знал, куда усадить Геню. Будучи от природы человеком замкнутым и молчаливым, здесь Супрун засыпал гостя вопросами. Ему нужно было узнать все сразу: и зачем немцы врут, будто взяли Москву, и долго ли еще будут катюги хозяиновать на Кубани, и какая сила у партизан — выдюжат ли против врага?
Они проговорили всю ночь, до вторых петухов.
Рано утром, когда первые дымки показались над трубами хат, по хутору медленно шел дед Супрун. Он заходил из хаты в хату, не минуя никого из своих старых товарищей, таких же, как он, седобородых казаков. Не спеша, обстоятельно говорил с каждым и шел дальше. Внимательно слушали старики деда: был кузнец самым почетным казаком на хуторах и уж если говорил слово, то каждый знал — слово это не зряшное.
После обеда к канцелярии атамана потянулись старики. Первым вошел к атаману кузнец.
— Месяц назад ты говорил, атаман, что немцы приказывают везти в Краснодар продукты на базар. Тогда боязно нам было, не знали, что к чему. А теперь поговорили мы меж собою и решили съездить в город кой-что продать. Так уж будь добр — выдай нам пропуска и удостоверения напиши, что мы с хуторов, чтобы все было по закону…
Атаман воспрянул духом: уж если сам дед Супрун, этот своенравный, упрямый старик, собрался ехать в Краснодар, то за ним потянется весь хутор.
Атаман начал подписывать пропуска.
На следующий день старики честь-честью выехали в Краснодар… Но у второго перекрестка они заворачивали своих коней к хате бригадира полевого стана. Хата стояла в такой гуще фруктовых деревьев, что ее и видно не было.
Там стариков ждал кузнец. Они отдавали ему атамановы пропуска и удостоверения.
— Получай, Супрун. Только на какого батька лысого понадобились тебе эти окаянные бумажки?
— Вот что, казаки. Вы знаете меня не один десяток лет и можете поверить на слово: на хорошее, святое дело пойдут эти бумажки. А на какое такое дело — разъяснить пока не могу. И не потому, что не верю вам, а потому, что сказано еще нашими дедами: «кто молчит, тот двух научит». И вы знай свое — молчите. Перебудьте здесь денька два-три — и по домам. Были, дескать, в городе, базаровали и — точка. Ну, а продукты… продукты нашим партизанам подарим. Как ваша думка на этот счет, станичники?..
Через день Геня принес мне десять пропусков. А к Мианцеровским хуторам я отправил лошадей за подарками, собранными дедом Супруном.
Перед станицей Дербенткой грядами тянутся невысокие горки. Здесь, на очищенных от кустов полянах, ровными рядами росла кукуруза. За ней тянулись густые виноградники. А за виноградниками — остатки деревянных вышек Калужских нефтяных промыслов.
Промыслы не работали. Но агентурщики Евгения донесли, что громадный бак и земляные амбары, замаскированные зеленью, полны нефтью. Евгений принялся за разработку плана диверсии: с боем прорваться к промыслам было невозможно — немцы выдвинули свои передовые караулы далеко к горам, нефтяные хранилища были огорожены проволокой, в дзотах стояли тяжелые пулеметы и легкая полевая артиллерия.
