Было бы самым простым сообщить координаты амбаров и бака нашей авиации. Но на ближайшем участке фронта шли в эти дни горячие бои — через передовую линию не пробраться.
Евгений решил, что нам надо действовать самостоятельно. В тихий вечерний час, когда наши слушали радио, он подозвал к себе Марию Янукевич. Они сели вдвоем под чинарой. Но через минуту Мария вскочила как ужаленная.
Я наблюдал за ними издали. Все шло, как обычно: по своевольному характеру своему Мария сначала отвергает предложение — потому и вскочила; затем берет перевес непреклонный характер Евгения — и вот он усадил Муру на место: положил ей руку на плечо, с тихой улыбкой убеждает ее долго и спокойно; наконец наступила третья стадия — Мария приняла предложение, теперь она увлечена им, взмахивает руками, говорит быстро, смеется.
Вдвоем они подошли ко мне. Евгений сказал:
— Товарищ командир отряда, разрешите Марии Янукевич отправиться к Дербентке на выполнение задания…
Она с детства говорила по-немецки, как по-русски: окончила в Риге немецкую школу. К тому же в Дербентке у Муры нашлись «родственники». Недавно она познакомилась с Анной Васильевной, женой партизана из отряда «Игл», работавшей на промыслах. У Анны Васильевны была падчерица; последние годы она почти безвыездно жила в Краснодаре, лишь изредка, да и то на короткое время, приезжая проведать отца в Дербентку. Мура чем-то напоминала эту девушку — овалом лица, голосом, фигурой, и теперь в Дербентке она легко сошла за падчерицу Анны Васильевны.
Мура устроилась переводчицей в группе женщин, работавших на очистке земляных амбаров, и быстро вошла в доверие к немцам: она была исполнительной и аккуратной, ласково улыбалась господину лейтенанту и почти каждое утро приносила на промыслы корзины сочного винограда и угощала немецких автоматчиков.
Так продолжалось несколько дней, пока Мура не выведала, что со дня на день немцы начнут вывозить нефть из амбаров.
Через агентурщиков она дала знать Евгению: пора действовать.
Литвинов и Ветлугин принялись срочно изготовлять кислотные мины. Ночь напролет сидели они вдвоем, рассчитывали, мастерили, спорили. Через день Павлик принес маленькие ящички на квартиру Анны Васильевны. А Мура уже горячо уговаривала немецкого лейтенанта, что следовало бы завтра же организовать сбор винограда: ее мачеха научит солдат приготовлять вкусное молодое вино, да и виноград начинает уже перезревать…
На следующий день к вечеру лейтенант отправил к виноградникам группу румынских солдат. Они несли большие корзины. Их сопровождали немецкие автоматчики во главе с толстым обер- ефрейтором.
Сборщики, передав оружие автоматчикам, старательно наполняли и свои желудки, и корзины. У автоматчиков тоже разыгрался аппетит. Они сложили оружие в кучу и, оставив около нее двух часовых, отправились лакомиться виноградом.
К часовым подползли двое наших партизан. Рывком они подскочили к часовым и всадили им под ложечку ножи. Часовые беззвучно упали на землю.
А в это время группа наших под командою Ломакина незаметно окружала румын и немцев. Раздался треск цикады, и на безоружных солдат из-за виноградных лоз уставились вдруг дула винтовок.
— Halt! Hande hoch![1]
Румыны подчинились мгновенно. У обер-ефрейтора так и осталась поднятой в руке тяжелая виноградная гроздь.
Ломакин увел румын и немцев в горы. А Мура была уже на промыслах. Она только что принесла от Анны Васильевны две большие корзины с виноградом и удивленно допытывалась у лейтенанта, куда делись сборщики винограда: уже темнеет, а их все еще нет…
Лейтенант и сам не на шутку встревожился и послал на виноградники новую группу автоматчиков. Как только они ушли, на промыслах стало почти безлюдно.
Мура тотчас отправилась потчевать караул у вышек. Она была здесь уже своим человеком. К тому же на этот раз и виноград у нее был поистине отменным. Мура весело болтала с часовыми.
Особенную приветливость проявила она к часовым, что стояли у бака и нефтяных амбаров.
Пока немцы лакомились виноградом, Мария вынула со дна корзины маленькие ящички и незаметно сунула их в отверстия земляных амбаров. У нефтяного бака, под лопухами, она оставила большой сверток.
Спустилась ночь. Когда на небе зажглись первые звезды, Мура с Анной Васильевной ушли с промыслов.
Вскоре им пришлось бежать во всю прыть: сзади уже грохотали взрывы. Громадный огненный столб вздымался к небу…
Три дня горели нефтяные промыслы, подожженные Марией, и над Дербенткой стояло огненное зарево…
Агентурная разведка донесла, что немцы сооружают дзоты по хребту горы Пшеда. Как расположены они, много ли их и какова их мощность, никто толком не знал.
Необходимо было разведать эти дзоты, нанести их на карту и сделать соответствующие выводы.
В нашем отряде почти все были заняты на операциях. На разведку отправилось человек двенадцать из соседнего, Павловского отряда. Повел их Евгений. Но где Евгений, там и Геня. В числе павловских партизан был молодой паренек Виталий, ровесник моего Гени и его большой приятель.
Мы долго обсуждали маршрут.
Первый вариант: свободный от немцев далекий обходный путь по горным кручам. Но Иван Тихонович, павловский партизан, местный старожил и страстный охотник на кабанов, предупреждал нас, что путь этот невероятно тяжел: крутые, почти отвесные подъемы, ущелья, пропасти. Это даже не дорога, а козьи тропы; по ним с трудом пройдет самый опытный охотник.
Второй вариант был несравнимо легче, но опаснее: пробираться буквально под самым носом у немцев.
Мы остановились на втором. И разведчики ушли. На этот раз я отпустил Геню с тревогой: задание было не для пылких юношей.
Прошел день и второй — о моих разведчиках ни слуху ни духу… Тревогу свою я держал про себя. Нарочно не ходил на Планческую, чтобы Елена Ивановна не знала, куда ушли ребята.
На третий день за мною по пятам стал ходить Мусьяченко. Я видел: он болел душою за меня. Но мы уважали друг друга, и пустых слов утешения Мусьяченко не говорил.
Разведчики вернулись на шестой день.
Вероятно, я первым заметил вдали фигуры своих сыновей и третью — Виталия. Впрочем, его и Геню издали было не различить: сходство у них было разительное.
Разведчиков трудно было узнать: обросшие, исцарапанные, в рваной одежде, с провалившимися, воспаленными глазами.
И только вечером, когда они немного отдохнули, Евгений сел рядом со мной и рассказал.
…Ночью группа павловцев подошла к хуторам и притаилась в кустах.
Было темным-темно. Небо закрыли облака. Но с вечера лягушки устроили такой концерт, что сомнений не было: день будет погожий. А это означало, что надо спешить — луна могла сорвать операцию.
Вперед ползли двое: Иван Тихонович и Геня. Они крались вдоль плетней, пробирались огородами, огибая немецкие караулы.
Неожиданно растявкалась собака, и тут же, совсем рядом, послышались шаги. Прошел патруль — крайний фашист чуть не наступил на Геню. И снова все затихло.
Разведчики ползли дальше. Они попали на скошенный луг и обрадовались: где-то близко должен быть стог.
Первым на него наткнулся Иван Тихонович и криком цикады позвал к себе Геню.
