складывалось, хоть ты тресни.
— Мы будем отсиживаться на складах, пока — что? — спросила Луиза, когда они вышли в служебные коридоры.
— Пока монастырь не пришлёт транспорт за телами братьев.
— И как долго придётся ждать?
— Около трёх месяцев, — отец Лукас улыбнулся, — да нет, дочь моя, всё не так плохо. Просто сейчас на выходе из порта дежурят сразу несколько вирунгов. А мне совсем не улыбается прорываться в чистый космос под перекрёстным огнём. Кроме того, сахе Болдин наверняка уже смирился с мыслью о том, что его танга взорвалась из-за неполадок в двигателе… ну, или в генераторе диа-поля.
— Вы это серьёзно?
— К сожалению, да. «Осы»… наши гафлы, были испорчены. Нусур ждали на четырнадцатом причале. Я не знаю, кто и в каком количестве, но предпочёл, как вы помните, не выяснять. Молодые люди, которые взломали дверь в номер, пришли туда не для того, чтобы побеседовать. А по Акму как раз сейчас объявлена общая тревога, с приказом найти и уничтожить двоих: мужчину и женщину, в форме внутренней охраны. Мы крепко влипли.
— Значит, маскарад уже не работает?
— Да. Придётся драться. Боюсь, что и стрелять тоже.
— Да чего бояться?! — слово «уничтожить» замигало в сознании, как аварийный сигнал, — нас же убить приказали. Вот ублюдки.
— Для вас — ублюдки, — отец Лукас подобрался, шаг его стал крадущимся, скользящим, — а для меня — дети. Непослушные, но ведь дети же.
Он выдохнул и исчез за поворотом.
«Началось», — Луиза выхватила пульсатор.
Действительно, началось.
Двое в форме дружинников…
Стрелять на поражение…
Дикие слухи уже о целом десятке трупов.
Отец Лукас время от времени пересказывал ей содержание переговоров. В те короткие промежутки, когда им не приходилось убегать, или, сломя голову, нестись вперёд, или драться, драться, драться…
Несколько минут затишья. Чёрные брови священника сходятся над переносицей, когда он ищет пульс у одного из поверженных дружинников. А тот лежит, и не надо быть врачом, чтоб понять: шея у человека под таким углом не сгибается.
У живого — не сгибается.
— Господи…
А что «господи»? Тебя убивают, так чего тут цацкаться?
Они понимались к поверхности. Под ногами был «Весёлый Трюм», позади километры коридоров, по правую руку вот-вот должны были начаться многочисленные ответвления в отсеки жилого сектора, в лазарет, в машинные залы. Бронированные двери наверняка задраены, но лха с ними, с дверями — ничего за ними нет интересного. Мимо надо, мимо — вперёд, к очередному пролёту служебных лестниц, уводящих вверх, туда, где на километры раскинулись бесконечные склады, пещеры, лабиринты, хрустальные гроты, волшебный лес… Ф-фу ты, убырство какое. Там — не найдут. Там не то, что человека — танк спрятать можно, и не маленький, вроде отца Лукаса — нормальный танк для освоения планет с особо активной биосферой.
Двери… много дверей. И у каждой стоят дружинники, с ручными деструкторами «Хисаба», один выстрел из которого пробивает тяжёлую броню.
Не пройти…
А куда деваться?
— …всё это — совершенно неприличная авантюра, — отец Лукас отодвигает поближе к стене тело в той самой, тяжёлой, броне, — но вы отлично стреляете, дочь моя.
— Луиза.
— Лукас.
Вот и лестницы. Вниз — «Весёлый Трюм». Наверх — склады.
Они сунулись вниз. Для начала — вниз. И Луиза наплевала на просьбу «не убивать». Хрена ль, в конце концов, одним больше, одним меньше. Они оставили за собой такую широкую, такую вызывающе страшную просеку, что даже у самых подозрительных типов в Управлении — или кто там отдаёт сейчас приказы охране — не осталось сомнений: беглецы ушли в «Весёлый Трюм».
Что, сволочи, газ в вентиляцию? Или просто перекроете подачу воздуха?
Луиза рассмеялась. Представила себе лица… лицо Болдина
когда он вспомнит, что форма дружины, по сути своей — тот же скафандр. И похрен «этой женщине», равно как и преподобному отцу, на любой газ, на отсутствие воздуха, вообще — на всё.
Ох, устанут псы маркграфа прочесывать Трюм.
А уж на складах-то и вовсе шеи переломают.
И когда, поднявшись наверх, походя снеся очередной пост, они увидели наконец-то, шлюзовой люк, ведущий на поверхность, Луиза уже уверилась в своей неуязвимости.
Охрана! Броня! «Хисабы»!..
Два человека: майор мирской пехоты и, смешно сказать — рыцарь-пилот, разметелили эту охрану, вместе с их бронёй и ручными деструкторами, как, иччи их грызи, новобранцев из учебки. Даже не два человека — один. Пилот. Она так, на подхвате, на, мать их, подтанцовках, кордебалет с цветомузыкой. Ну, По-любому, священники — особенные люди. И в кино не врут. И в «Господь любит вас», по центральному каналу, тоже всё до последнего слова — правда.
А возле шлюзовой камеры стояла будочка из прозрачного ганпласта. Небольшая такая будочка. И в ней — станковый пульсатор. На тот случай, если вдруг пираты, если, вдруг, нападение с поверхности отражать придётся, если…
Этот пульсатор и ударил им навстречу. И Луиза сначала почувствовала, что ноги вдруг перестали слушаться, а только потом упала, в тот момент, когда парень за броневым щитом перенёс огонь на Лукаса.
Когда Господь создавал законы гравитации, Он не распространил их на священников. Луиза уверовала в это куда быстрее, чем в саму гравитацию. В последней она, как раз таки, усомнилась, когда увидела, как Лукас взлетел… То есть, нет, не взлетел. Конечно же, он прыгнул. Вверх и вперёд. И, кажется, оттолкнулся от потолка. Ну, а от чего ещё ему было отталкиваться? Ведь не может же человек одной лишь силой воли изменить направление прыжка, уже будучи в воздухе. Или может? Или…
Глухо бухал пульсатор. Вспыхивали и гасли огни выстрелов.
Лукас упал на руки. Оттолкнулся. Взлетел снова.
Всего пара секунд. Странный, страшный, нарушающий все законы физики танец между смертельными лучами. А потом грохнула бронированная дверь.
И выстрелы стихли.
Луиза встала и поковыляла к прозрачной будке. Лежать бы сейчас, истекать кровью из всех, разорванных в клочья артерий, да вот не лежалось что-то. Злость душила. А когда злишься, тут уж кровь или не кровь.
Лукас уже спешил ей навстречу.
Прозрачные тёмные глаза. Изумление, тревога…
Луиза отстранила его руку, пинком распахнула дверь в будочку, и, тремя выстрелами, в брызги разнесла головы всем троим охранникам. Сунула «Тунор» в кобуру.
— Суки.
