Дорогу и вышел. Только не задержался там ни на миг. Его как будто подхватило воздушным течением, завертело, и — пожалуйста — вышвырнуло пред очами Хильды, как есть — с головы до ног в детской крови.
Хильде на кровь оказалось наплевать. В этом она вся: ей главное, чтобы кровь чужая. Не Эрика… и не Зверя. Сейчас она злится, сейчас она счастлива и не торопится разомкнуть объятия.
Зверь и сам не спешил ее отпустить.
Хильда…
Все надежно и все правильно. Он дома. В его руках женщина — чужая, но родная, настолько, насколько это возможно для человека. Неужели это она вызвала его с Дороги, притянула к себе — вернула в Саэти? Неужели это из-за нее он вернулся, сразу, как только сумел преодолеть притяжение Земли?
Все может быть.
Эрик появился очень скоро. Похмыкал. Принюхался и ухмыльнулся уголком рта:
— Верен себе. Ни дня без крови. Отправляйся в свои покои и приведи себя в порядок. Мы ждем тебя в эльфийской гостиной. Хильда, распорядись насчет чая для этого… трезвенника.
— А для тебя насчет чего распорядиться? — Хильда с легким недоумением взглянула на испачканный в крови рукав и нахмурилась.
— И для меня — насчет чая, — вздохнул Эрик. — Надо быть ближе к подданным.
…Семь месяцев его не было. На Земле прошло семь дней. Получается день за месяц. Впрочем, соотношение временных потоков может изменяться. Не в том дело.
У каждого из старогвардейцев было жилье в замке Рогер — на случай войны, на случай любой чрезвычайной ситуации. Его покои за семь месяцев так и не были законсервированы.
Его ждали. Все это время. Верили, что он вернется.
Домой…
Он вернулся.
Он вернулся?
Вопросы были.
Вопросы задавал Эрик. Вопросы задавала Хильда.
Ответы были не всегда. А те, что были, Зверь предпочитал оставлять при себе.
Пока он смывал с себя кровь и переодевался, в Рогер примчался Гуго. И этот вечер, и немалую часть ночи они провели вчетвером. В извращенном подобии семейного круга.
Что за грязь в мыслях?
Почему?
Это один из вопросов, на который не хочется искать ответ. Хотя, конечно, придется.
— Как там было? — Это спросила Хильда. Внимательная, чуткая Хильда, всегда тонко чувствующая любую напряженность.
Любую.
Зверь ухмыльнулся. И услышал свой голос:
— Весело, Хильда. Очень весело.
Он сказал правду. Терпеть не мог врать. Может быть, лучше было промолчать, но молчать придется о многом, о столь многом, что от маленькой и незначительной по сравнению с молчанием правды никому не станет хуже.
На Земле было весело. На Земле так быстро терялось все человеческое.
Он убивал людей, априори считал врагами всех, а потому кормился без зазрения совести. И ему это понравилось: понравилось убивать в таких масштабах. Его искали твари, каждая из которых по отдельности, явись она сюда, заставила бы поволноваться даже всемогущих Мечников. А он водил их за нос в одиночку и вынуждал действовать так, как ему нужно.
Гордился собой?
Нет. Вообще никак себя не оценивал.
Веселился. Развлекался.
Боялся, да. И если бы не страх, ни за что не ушел бы из того мира.
Князь прав — он стал сильнее. Гораздо сильнее того Зверя, которого когда-то застрелили при попытке к бегству.
Напади Казимир сейчас на такого Зверя, и лежать бы ему в ущелье Зентукор со сломанной шеей. Зверь разучился разговаривать. Он вспомнил о том, что нужно стрелять.
В сущности, не так уж это было и плохо. Задевать перестали сразу. А летал он еще лучше, чем раньше.
Процесс очеловечивания пошел по кругу и завершился там же, откуда начался. Смешно было вспоминать, как менялся когда-то, и боялся этих перемен, и спорить с ними не хотел. Не хотел, потому что… потому что тот, новый, совсем иной взгляд на жизнь и людей нравился. Стыдно было признаться, но ведь нравился. Когда думаешь не только о себе. Когда дорог кто-то, кроме себя. Когда — не один.
Сейчас было смешно.
В нем потихоньку накапливалось глухое раздражение. Но Блудница заставляла забыть о плохом и Гуго… Риддин…
Это счастье, что он есть — Гуго фон Рауб, Риддин, сын Волка. Его сын. Родившийся, чтобы жить, а не для того, чтоб принести себя в жертву.
Не заготовка под великие отцовские планы.
Настоящий.
В отличие от своего отца.
Не нужно думать об этом. Не стоит оно того. Безумная тварь по имени Змей осталась на Земле, эта тварь — никто и ничто для Зверя, мнение этой твари не имеет значения, пожелания этой твари смешны и бессмысленны.
Вот если бы настоящие родители пожелали принести его в жертву, тогда да, имело бы смысл переживать и расстраиваться, и думать о собственной неполноценности. Но настоящие, разумеется, никогда бы не сделали ничего подобного. На то они и родители.
А Князь прав. С каждой новой смертью — новые возможности, переход на новую, более высокую ступень.
Судьба манит окончательной смертью.
Судьба манит. А Зверь умирает по чуть-чуть, затягивает процесс, мучает сам себя. Нужно бросить все и умереть окончательно, ведь это единственный способ стать собой настоящим. Стать тем, для чего был создан.
По-настоящему нужной вещью.
Будь оно все проклято!
Мир потихоньку возвращался сам в себя. Зверь потихоньку возвращался в мир вокруг. Такой же черный, как когда-то. Такой же равнодушный, как когда-то. Такой же лживый.
Мир?
Нет, Зверь.
Чернота перестала быть взбаламученной взвесью и осадком ложилась на дно души.
Он не понимал, что с ним происходит, не понимал, что же ему не нравится, чего он хочет? Он даже не пытался понять. Сам себе изменил, предал собственную уверенность в том, что все должно иметь объяснения.
В том, что на все вопросы должны быть ответы.
Слишком много здесь было условностей. Слишком много бессмысленных обязанностей, странных приказов, неясных отношений. Слишком нерационально его использовали.
Когда ему стало все равно? И что изменилось теперь?
На этот вопрос ответ был. Страшный, но честный. Если ему наплевать на то, как его используют, значит, его настоящее предназначение действительно только в том и заключается, чтобы умереть. В
