могли себе позволить злоупотреблять дайнами на чужой земле.
Артуру не трудно было представить, как его слова – каждое его слово – летят по сети, недоступные людям, только вампирам. Они дойдут и до Росы, никто не посмеет подступиться к ней с просьбой, но она все равно услышит его пожелание. И что скажет? Какова будет ее воля? Пока Роса не пришла ни к какому решению; от Киусату, как от брошенного в воду камня, по всему Ифэренн расходились круги слухов, обсуждений, переживаний, недоумения и злобы. Наместник успел вовремя. Он воззвал к человеческому в людях и добился отклика. Пусть не все, но многие в Киусату ужаснулись не тому, что у их земляков отобрали детей, а тому, что их земляки оказались способны сделать с ребенком. И с другими людьми, такими же людьми, как все. Ведь не перестали же христиане относиться к роду человеческому только от того, что нашли Бога и утратили подданство.
Многие. Но не все.
– Почему ты не используешь вампиров? – снова и снова спрашивал Себеста. – Тебе нельзя убивать, нам всем нельзя, хорошо, это я понимаю, но им-то можно!
Артур не знал, как объяснять то, что для него было очевидно. Заповедь «не убей», она же включает в себя не только запрет на убийство, это запрет на все, что может погубить душу. Любую душу. Странное дело, говорить он никогда не любил, но обычно все-таки умел выражать словами то, что было на уме или сердце. Ничего сложного там не было, чего ж не выразить? Даже без ругательств получалось. Но в этот раз как отрезало. Это ведь Себеста, он вроде всегда все понимал, задавал больше всех вопросов и сам находил на них ответы. Всегда умел думать. Что же изменилось?
Взорвался в конце концов Демон. Демон, который большую часть времени после возвращения из Киусату проводил, объясняя недопустимость мести журналистам, прихожанам, христианам, просто людям, забрасывающим форум Тагара вопросами.
– Почему-почему? Себеста, ты же умный мужик. Почему ты сам ждешь, что Артур погубит души вампиров ради того, чтоб погубить несколько жизней?!
– Они же все равно убивают, – заметил Себеста резонно.
– Они когда-нибудь перестанут. Так же, как ты когда-нибудь окрестишься. И Артур не отдаст твою душу демонам только потому, что ты пока не носишь креста. И не отдаст вампиров только потому, что пока они дальше от христианства, чем Каин.
Вот Демон объяснять умел. Не зря именно он вел службы в Тагаре, пока Артур мотался по княжествам, присматривая за строительством других храмов, возил в Пески из Эсимены защитные амулеты для аждахов и ходил в рейды в Пограничье. Не зря именно он наставлял будущих священников. Артур знал, что Демон станет главой церкви Ифэренн, давно решил это и знал, что по какой-то причине в церкви не будет его самого.
Наверное, это к лучшему. Его дело воевать. И Артуру не хотелось думать, что же случится, почему ему не будет места среди христиан. Он, наверное, мог бы выяснить – Демон научил его правильно пользоваться ясновидением, научил, как превратить проклятие в дар. Посоветовал каждый день анализировать ситуацию, определять текущее место церкви в Ифэренн, перспективы развития, вероятность конфликтов и писать отчеты. Дело привычное, Артур занимался этим еще в Единой Земле, и тогда, надо признать, пророчества его действительно не донимали. Здесь сработало даже лучше: в своих записях он предсказывал будущее, но делал это осознанно, не переставал воспринимать окружающую действительность и не маялся потом головной болью. Словом, Артур, наверное, мог бы заглянуть и в свое будущее, увидеть, где же его место, если не во главе церкви или не в должности командира ордена Храма, но не хотел. Пусть все идет своим чередом. Пророческий дар дан ему не для того, чтобы любопытствовать относительно собственной судьбы.
– А вот ты мне скажи, Артур, – вкрадчиво поинтересовался Демон однажды, после очередного дня, доверху заполненного хлопотами о строительстве странноприимных домов на Трассе рядом с каждым из княжеств, – почему ты все время говоришь, что Даунинги и их соседи стали жертвами демонов? Ты давно перестал объяснять, что мстить нельзя, теперь твердишь, что они не виноваты. По-твоему, это лучше работает?
– По-моему, это понятнее, – признался Артур. – Ты лучше меня толкуешь заповеди.
– Я не могу обращаться с ними так же вольно, как ты. Но насчет демонов, парень, ты действительно думаешь, что это их работа?
– Люди сами по себе до такого не додумались бы.
Демон долго молчал. Артур успел за это время набить трубку, раскурить ее и известись под взглядом Демона настолько, чтоб сделать еще одно признание:
– Ладно, люди додумывались и не до такого. Но за этим всегда стоят демоны, за всем, что называется бесчеловечностью. В этих поступках нет людей, отсюда и название.
– Демонизмом оно не называется, – возразил Демон. – Артур, ты зачем ездил в Киусату?
– Забрать Хамиру.
– Нет. За этим туда поехал я – охранять тебя и забрать девочку. Так и вышло, если помнишь, это я ее забрал, а ты забрал младших Даунингов, которые тебе, кстати, куда интереснее Хамиры. Это правильно, но речь не о них. Так зачем ты ездил в Киусату, Артур? Ты хотел задать вопрос, так ведь? Хотел спросить – почему?
– И вместо этого сломал дом.
– Ну, – Демон улыбнулся, – после того, как я стал сулэмом, и до того, как стал человеком, я многое успел о тебе услышать и знаю, что ломать дома – это нормальный для тебя способ диалога. Если бы ты спросил, знаешь, что они ответили бы тебе? И сами Даунинги, и все их соседи, все, кто приходил, чтобы развлечься с Хамирой?
– Сказали бы, что не знают… что бес попутал, наваждение нашло. Люди так говорят обычно.
– Когда к ним приходят и ломают сначала челюсть, потом ребра, а потом дом? Не сомневаюсь. Артур, – сочувствие в голосе Демона стало таким явственным, что даже слегка напугало, – если бы они не знали, что тебя нужно бояться, они сказали бы: «При чем тут девочка? Вы ущемляете наши права!»
– Какие… права? – Артур поперхнулся дымом. – Право пытать ребенка до смерти?!
– Ох, да нет же! Первые слова «при чем тут девочка» вообще выводят Хамиру из сферы их восприятия. Право не отвечать на вопросы, тупой ты рыцарь! Право на личную жизнь. Неужели не понимаешь? Хамира не имеет значения, значение имеет то, что сейчас на их улице идет ремонт, восстанавливается дом Даунингов, и это нарушает покой остальных. Значение имеет то, что их начали донимать журналисты. Значение, конечно, имеет то, что у Даунингов забрали детей. Это все вызывает их возмущение, это стало причиной едва не начавшихся в Киусату волнений. Их нарушенные права, а вовсе не искалеченная девочка. А три года назад в семье, жившей на той же улице, один из детей потерял зрение в результате травмы. И добрые соседи выжили эту семью и с улицы, и вообще из квартала. Знаешь почему, Артур? Потому что школьный автобус должен был изменить маршрут и ездить мимо их домов до того времени, пока парню не восстановят глаза. Они не хотели автобус под своими окнами. Он помешал бы им. Ущемил бы их права. Тогда по этому поводу было много шума, тоже говорили про черствость, бесчеловечность, поразительное равнодушие. Но на все вопросы ответ был один: «Почему вы говорите об этом мальчике, почему вы не хотите говорить о наших правах?» Это по-человечески, Артур. Демоны тут ни при чем. И мне так же жаль, что они ни при чем, как и тебе.
Еще одна поразительная черта человеческого характера. В одном ряду с равнодушием. И ведь он столько раз сталкивался с ней! Похоже, что слишком часто. Привык, перестал обращать внимание, а в итоге попросту забыл. Есть люди, которые не способны понять, что как ты поступаешь с другими, так и другие могут поступить с тобой. У них словно нет ни в разуме, ни в сердце важного механизма, обеспечивающего это понимание. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Казалось бы, что проще? Но почему это было самым сложным.
– Я поехал в Киусату, чтобы защищать тебя, – повторил Демон. – На нас и правда могли напасть, на вас с Марийкой во время ваших поездок по княжествам часто нападают, верно ведь? Но защищать тебя нужно было не от этого.
– Понимаю. Мне нельзя было спрашивать. – Артур выбил трубку совершенно бездумно, лишь бы занять руки, начал чистить ее, хоть в чистке она пока и не нуждалась.
– Скорее, тебе нельзя было слышать их правдивый ответ. Надо было дать тебе возможность изменить
