Острое, дикое чувство собственной беспомощности. Пустота, где есть только сознание, не разум даже – сознание. И снова боль. И снова бесконечный Страх.
Так я умер в первый раз.
Так я стал действительно бессмертным.
Так я стал бояться смерти.
Империя Айнодор. Лассэдэлл
Ее императорское Величество светлая госпожа Лайре раз и навсегда запретила Кине называть ее полным титулом.
– Я такого и слышать от тебя не желаю, девочка. Хороши же будем мы с Астором, если даже возлюбленная сына нас титуловать начнет.
Кина привыкла обращаться к Лайре просто «госпожа». Это несложно оказалось. И императрица и император были очень добры к ней с первых часов знакомства. К ней все были добры. Удивительно хорошо оказалось вернуться на Айнодор. А ведь когда она уезжала, точнее, когда бежала отсюда, ослепнув от горя, страха и беспомощной злости, ей казалось, что друзья, пытавшиеся отговорить от самоубийственного шага, помочь, предлагавшие свое гостеприимство, – прогнившие изнутри лицемерные красивые куклы.
Светлый Владыка! Как могла она думать такое?
Айнодор…
Священная земля.
Кина подолгу сидела у окна, глядя с сумасшедшей высоты на расстилающиеся внизу сады, на возносящиеся к ослепительному небу кружевные башни, на разноцветные крыши домов, утопающих в зелени.
Вечный счастливый покой царил в Лассэдэлле.
Она и раньше любила бывать здесь. Раньше – как будто в прошлой жизни, – когда ездила по Айнодору, собирая песни и сказки, щедро делясь собственными стихами и музыкой. Столица всегда завораживала своим величием и ласковым дружелюбием. Здесь у Кины было много друзей. Музыкантов и поэтов, так же как она сама, посвятивших себя дивному искусству сложения песен.
Иногда хотелось взять лошадь и проехать по знакомым улицам. Поздороваться с каждым домом. С каждым деревом. Зайти в гости к друзьям…
Друзья, впрочем, заходили сами. И, кажется, они не очень нравились Элидору.
Кина искала в себе удивление. Удивление тем, что даже в столице, даже во дворце, дома, под сумасшедшими от счастья взглядами родителей Элидор оставался напряженным и сумрачным. Но удивления не было.
Роскошь и благолепие Айнодора не подходили к принцу. Совсем. А тяжелый взгляд алых глаз, кошачья настороженность движений, резковатая вежливость Элидора, совершенно не вписываясь в атмосферу дворца, казались тем не менее естественными. Кине казались. Для всех остальных Элидор оставался чужим.
Чуждым.
А еще была тоска. Непонятная, странная, не правильная какая-то тоска по страшному миру людей. По дороге, стремительно летящей под копыта коней. По захлестывающей ярости драк. По опасности, грозящей каждую секунду, каждый миг…
Страха Кина не помнила.
Зато хорошо помнила вызывающе-радостную уверенность в том, что с ней никогда не случится ничего плохого. Помнила, как, когда возникала угроза, молча, не сговариваясь, вырастали рядом с ней Эльрик и Элидор. Несокрушимые, как скалы. Сильные. И… они, не задумываясь отдали бы за нее жизнь.
– Сделай песню, – весело посоветовал ей Ридал. – Это подходящая тема для песни. Что-нибудь такое… про любовь. Ну, и про опасность. Это тоже хорошо.
– Я сделала. – Кина тряхнула головой. – И не одну. Но мне говорят, это страшные песни.
– Тебе правильно говорят. – Ридал кивнул. – Ты поешь так, как будто вы действительно бросали вызов самой смерти. И еще… эта спешка. У тебя во всех новых песнях какое-то непонятное стремление вперед. Быстрее. Быстрее. Кажется, что ты торопишься… Допеть. Рассказать… Дожить.
– Но ведь так оно и было.
– Мало ли что было, Кина. Это Айнодор. И здесь ни к чему такие песни, понимаешь? Она не понимала. А Элидор, кажется, понял сразу.
Поначалу Кина жалела Сима, которому никогда не придется увидеть щемящую красоту эльфийских земель. Потом она поняла, что просто скучает по гобберу. А потом… А потом начала завидовать ему. Где-то глубоко-глубоко в душе. Завидовать тому, что он, Сим, остался на Материке, среди людей. Он делает свою работу, опасную, непонятную ей, Кине, он рискует жизнью. А потом возвращается в монастырь, к удивительно доброму человеку, Шарлю. К брату Павлу. К отцу Лукасу, такому мягкому и спокойному, что просто непонятно, как может он командовать бойцами вроде Элидора.
«Элидор – принц, – напомнила себе Кина. – Здесь он принц. И имя его – Элеман».
Но Элидор не был принцем. Элидор был и оставался бойцом, стальным клинком, взведенным арбалетом. Он просто должен был оставаться таким. Кина только таким себе его и представляла. Может быть, был он убийцей – это не имело значения. Он был Элидором. Элеман? Нет, Кина не знала этого имени. Не принимала его. Не могла произнести.
– У меня есть песня, – задумчиво сказала она. – Там никто никуда не торопится. И она… наверное, про любовь.
– Спой.
– Спою. – Кина потянулась за лютней, Инструмент привычно лег в ладони. Мягко отозвались на прикосновение серебряные струны. Горько вздохнули аккорды. Тоскливо. Тревожно.
«Это правда, – подумала или осознала вдруг, страшно и сразу, Кина. – Это правда. Никогда. Никогда больше. Материк. Айнодор. Ямы Собаки. Мы слишком далеко. Мы слишком чужды. Не друг другу, нет, мы чужды нашим государствам… Нашим мирам. Все кончилось…»
