— Зря, — заметил Альгирдас.
Орнольф поглядел на них обоих и вздохнул.
— Бекешев — здешний царь и немножко бог. Нет, Хельг, не в том смысле, в каком ты привык. Просто мужик оказался в нужном месте в нужное время и сумел не сглупить. Ольга — его дочь. Единственная. Наследница и любимица. Эти сведения ты, Мариша, могла получить, в буквальном смысле, не отходя от кассы. Дальше объяснять или сами поймете?
— Принцесса захотела красивую куклу, — хмыкнул Альгирдас.
— Не в первый раз.
— А ГАИ при чем? — удивилась Маринка. И хлопнула себя по лбу: — Всё! Поняла! Это их мое звание с толку сбило, да? Поэтому и майор. А те ребята, они нас дожидались, но им из-за меня дали отбой. И что теперь?
— Это зависит от того, насколько сильное впечатление Хельг произвел на принцессу. Может статься, тебе в ближайшее время позвонит какой-нибудь старший по званию и прикажет явиться в Прибрежный. Просто в гости. Вместе с Пауком. А может, так обойдется. Зря ли Хельг серьгу носит?
— Да, кстати, о серьге! А ведь те парни — им по фиг было. Альгирдас, ты заметил?
— На серьгу? — уточнил Орнольф.
— На Паука.
— Это как так?! — рыжие брови поползли вверх. — Ты уверена?
Маринка в ответ только фыркнула.
— Интересно, — протянул Орнольф, покусывая губу, — оч-чень интересно! Если, конечно, ты не ошиблась. Хельг, такая реакция на тебя не кажется мне нормальной.
Альгирдас со времен истребления Гвинн Брэйрэ не мог припомнить, чтобы на него реагировали нормально. За тысячу лет — ни разу. Исключая Орнольфа, разумеется.
А тот продолжал невозмутимо:
— Все остальные, кто имел с вами дело, вели себя так, как должно. Теряли дар речи и способность соображать, а потом думали только о том, как заполучить тебя, Хельг, в свое распоряжение хотя бы на пару часов.
Маринка покраснела, и это оказалось неожиданно неприятным.
Чего ты смущаешься, девочка? Рыжий говорит чистую правду, будь она трижды неладна. Все хотят Паука. Это, в общем, и есть то, что Орнольф называет «нормальной реакцией». Давно ли только он стал считать ее нормальной? А черт его поймет! Они как-то не касались этой скользкой темы. С фейри проблем никогда не возникало, а общение со смертными для Альгирдаса сводилось к тому, что он наблюдал их издалека во время охоты.
— Таковы смертные, — вслед за его мыслями произнес Орнольф.
И возникшая пауза показалась очень неприятной. Рыжий собирался сказать гадость, совершенно точно — гадость, и думал сейчас, как бы ее преподнести помягче. Он умеет выбирать слова, только если уж доходит до неприятных тем, слова становятся не важны. А с другой стороны, все, что говорит и делает рыжий, говорится и делается во благо и на пользу — во благо тебя и на пользу тебе, Паук, и иногда ничего не остается, кроме как напоминать себе об этом…
Чтобы не убить, разозлившись.
Чтобы не звереть от боли и отвращения к себе.
Чтобы не начать себя жалеть.
Хм… выглядит так, словно убийство — не худшее, что есть в списке.
— Вот уж кому не хотелось объяснять очевидного, так это тебе, — Орнольф глядел на Маринку, — пришлось, однако. Ладно… Мариша, ты уверена, что они вообще не проявляли интереса? Потому что, если, скажем, у них было желание убить или побить Хельга — это, в общем, тоже вполне естественно.
— Мило с твоей стороны! — не выдержал Альгирдас.
Ну а как еще прикажете реагировать на такое заявление? И девчонка хихикает, как будто рыжий сказал что-то смешное.
— Хельг, — в голосе Орнольфа терпение, круто замешанное на чувстве вины, — я хочу сказать, что это тоже нормальная реакция на твою внешность и поведение.
Вот теперь Альгирдас начал злиться. И от этого «тоже», и оттого, что сам виноват в том, что даже рыжий считает нормальными ситуации совершенно неприемлемые, и оттого, что ничего, ровным счетом ничего не может сделать, чтобы как-то все исправить.
А еще — оттого, что не сразу нашел в себе силы вывернуться из-под защиты теплых рук.
Да что с ним происходит сегодня?! Истеричная барышня, так перетак, а не предпоследний Гвинн Брэйрэ. Самому себя стыдно!
…Выскользнул, протек сквозь пальцы, стряхнул руку, что пыталась удержать. Снова злится, снова сказано не то и сделано не то, но как по-другому, Эйни?
Маленький, злой — красивый.
Он бесится из-за своего прозвища, уже целую вечность бесится, но ни разу не взял на себя труд задуматься: а почему, собственно, Орнольф зовет его так? Почему сравнивает с маленькой птицей? Почему защищает даже тогда, когда уверен, что Паук не нуждается в защите? Почему к самым диким выходкам относится со снисходительным терпением, которое, надо сказать, бесит Хельга даже больше, чем попытки помешать ему делать глупости?
Все ведь очень просто, только Хельг никак не может этого понять.
Его красота пробуждает в людях все самое… лучшее, худшее, прекрасное, отвратительное, чистое, грязное… Все самое.
Рядом с ним можно возвыситься и подняться над собой, в несколько шагов пройти путь к совершенству, на который боги отводят человеку всю жизнь и на котором далеко не каждый способен добраться до цели.
Рядом с ним можно почувствовать свою низость и опуститься еще ниже под тяжестью собственного уродства, и сказать себе: мне можно все, такой жалкой твари как я позволена любая мерзость.
Его можно полюбить. И сойти с ума от этой любви.
Его можно возненавидеть. И сойти с ума от ненависти. Потому что в случае с Хельгом ненависть — это тоже любовь.
О нем можно грезить.
И можно пытаться уничтожить его. Как Дигр когда-то. Как многие за эти века. Есть люди, которым хочется разрушать. Просто оттого, что совершенство существует и уязвимо. Благие боги, как он уязвим! Но этого Хельг тоже не понимает.
Его длинные пальцы созданы для того, чтобы их сломали. Тонкие руки как будто умоляют об оковах. А белая кожа такая гладкая и нежная, что просто необходимо изуродовать ее рубцами и ранами.
Только вот Хельг не видит себя со стороны. А свое дивное тело и свет души, отмеченной адской печатью, он осознает совсем не так, как окружающие. Какая уж там хрупкость, откуда уязвимость, если даже среди высоких фейри немногие отважатся в одиночку выйти против Паука Гвинн Брэйрэ.
Его длинные пальцы пробивают насквозь стальные листы. Тонкие руки разорвут любые оковы. А белую, гладкую, такую нежную с виду кожу не берут ни ножи, ни когти. И даже пуля — не всякая.
Он создан, чтобы править и сражаться. С правлением давным-давно покончено, но со сражениями — никогда.
Боец. Охотник. Упырь. Победитель.
Эйни. Птица-синица. Хищная, и такая любимая птаха…
— Похоже, что эти ребята действительно не испытывали в отношении тебя ровно никаких эмоций. Примерно так люди и реагируют на людей. На обычных людей, Хельг.
— В кои-то веки!
Голос, конечно же, сочится ядом. Но он доволен. И не хочется злить его еще больше, но
