Орнольф так и не научился никогда угадывать этот момент, он знал, что уже началась паучья пляска. Что уже скоро — через несколько ударов сердца, тенета опутают врагов, стягивая их в смертельный хоровод, в танец, из которого не будет выхода.
«Надеюсь ли я?! — он расхохотался, поймал — успел! — бешеную радость в светлых как аквамарины глазах — Да я уверен!»
Конечно! Ведь это же Эйни, это Паук Гвинн Брэйрэ, созданный убивать, и побеждать, убивая, и пьянеть от крови врагов, танцуя свой кошмарный танец.
Дальше было проще. Главное — удерживаться за спинами тех, кто втянулся в паучью пляску, не жалеть сил, плести чары, бить, когда есть кого ударить, и самому не подставляться под удар.
Альгирдас танцевал в центре водоворота, резал, хлестал, душил, срывал плоть с костей. Орнольф знал, что сейчас глаза Паука закрыты. Как всегда, когда он дрался в рукопашной, как всегда, когда врагов становилось слишком много. Слишком много, чтобы видеть всех. Слепец от рождения, он так и не научился верить глазам.
Когда нахлынула вторая волна нежити, Орнольф успел убраться подальше. Пропустил их мимо себя, пропустил к Хельгу — к Пауку, одиноко застывшему среди исковерканных трупов.
И даже не сразу понял, почему духи замерли, теснясь, наталкиваясь друг на друга, не смея пересечь невидимую границу. Осознал только, что он сейчас ближе к ним, чем Хельг. И что достаточно одного движения, громкого вздоха или слишком сильного удара сердца, чтобы мертвые увидели его. Увидели — и набросились. А он — не Паук. И такой бой станет для него последним.
Но Хельг, голый по пояс, залитый кровью, сверкающий жуткой улыбкой — белые зубы на темном от крови лице — Хельг был прекрасен! Ужасающе, невыносимо красив. И он лениво взглянул из-под ресниц, поднял руку — стряхивая тяжелые капли с ногтей, вынул из уха зачарованную серьгу.
Матовый камешек упал ему под ноги.
— Ну? — даже голос Паука сочился кровью. — Идите ко мне!
И Орнольф до крови укусил себя за руку, чтобы не поддаться призыву, не броситься вместе со всеми вперед, в убийственное пламя любви, под карающие нити паутины.
…В общем-то, Хельг вполне мог бы обойтись и без него в таких вот массовых побоищах. Не
Если бы только он остался чародеем!
Когда-то давно Орнольф думал, что воля богов была на то, чтобы намертво привязать их друг к другу. Сковать не только любовью — тогда Орнольф не осмеливался даже самому себе признаться в том, что любит, — но и необходимостью. Один из них дополнял другого. Вместе они были полноценным… сверхчеловеком? — пожалуй, что так.
Потом его представления о богах здорово изменились. Опять-таки не без помощи Хельга, который к тому моменту разочаровался вообще во всем. И во всех. Кроме себя, естественно. И еще Орнольфа. Да. Это было задолго до того, как Орнольф променял его на людей и обрек на одиночество, из которого не было выхода даже в смерть…
Самое время для таких мыслей! Но понятно, откуда они приползают — от тварей, что затаились и ждут, вслушиваясь в предсмертные вопли тех, чьи тайники уже открыты.
Холодные пальцы легко коснулись его плеча.
— Я ноготь сломал, — печально сообщил Альгирдас.
Как ни смешно, но его сломанный ноготь — это серьезно. Паучьи когти сравнимы по прочности с хорошей сталью, да еще и твердые, как алмаз. Чтобы такой сломать, нужно изрядно постараться. Глаза Хельга, однако, смеялись. Светлые, огромные глаза на бледном лице.
Что бы ни случилось когда-то давно, сейчас это уже не важно. Сейчас важны лишь твари, которых надо найти, и важно то, что твари эти опасны. И что даже Паук не справится в одиночку здесь, в лабиринте огромного судна, в этих коридорах и тупиках. Если Орнольф не прикроет его спину, не уследит, не отведет удар, который Паук пропустит, дело не ограничится сломанным ногтем.
Сломанным ногтем и не ограничилось. Ну а чего еще ждать, если обыскивать вдвоем океанский лайнер, на котором прячется не меньше полусотни монстров?
Начали снизу, с машинного отделения. Дежурный механик свалился на них с потолка, и пока Орнольф приканчивал фантома, Альгирдас спугнул еще двоих. На сей раз настоящих нечистиков. Одного убили, второму удалось сбежать, и пришлось долго разыскивать его в двигательном отсеке. Пауку среди всех этих запахов, среди стального гула и грохота было откровенно не по себе. Он напрягся, озирался по сторонам как кот в темном чулане, и теперь уже не отходил от Орнольфа больше, чем на пару шагов. А наткнувшись на убитого гремлина совсем скис. Что, правда, не помешало ему встретить выскочившего из засады духа. Тот практически наделся на выстрелившую вперед руку.
Тонкие пальцы пробили мертвую плоть, и только хлюпнуло что-то в теле духа, когда Альгирдас вырвал из него пульсирующую, прозрачную сферу. Средоточие оусэи — «сердце» нечистого.
— Еще один такой удар, — пробормотал Орнольф, — и можешь забыть о своем маникюре.
Покосившись на него, Альгирдас вздохнул и раздавил хрупкую оболочку «сердца». Он полагал глупостью вот так обходиться с добычей и, конечно, съел бы ее, когда б не Орнольф, не одобряющий паучьих привычек. Довольно многих привычек. Всегда, увы, с полным на то основанием.
И гремлина было жалко.
Работы на теплоходе хватило обоим. Дрались вместе, вместе плели боевые заклятья. А потом Орнольф чародейством стерилизовал очищенные от духов помещения, так, чтобы нечисть еще долго не осмеливалась сунуться туда. В плетении этих чар Альгирдас ему не помогал. Его преимуществом была скорость, а там, где требовались аккуратность и тщательно отмеренные дозы цуу пользы от него было немного. Пока Орнольф творил свои чары, Альгирдас обшаривал коридоры впереди сенсорными нитями — так, для порядка, поскольку рассчитывать всерьез на то, что оставшиеся духи будут бродить открыто, не приходилось. Прислушивался к ощущениям и думал, что даже не утрать он таланта, толку бы из него не вышло. Не хватило бы терпения освоить всю эту высокую науку, выучиться так же мастерски, как Орнольф, сочетать тончайшие оттенки в узоре заклинания. Даже при том что он-то, в отличие от того же Орнольфа, эти оттенки видит, и ему не пришлось бы, как другим чародеям, работать наугад, полагаясь лишь на память и формулы.
И они шли дальше. И Альгирдас поражался тому, сколько же закоулков, каморок, сквозных помещений, тупиков можно разместить на одной плавучей посудине. А Орнольф посмеивался над ним, всегда вовремя успевая увидеть тех, кого не заметил Паук. Увидеть и убить. Он, может быть, не очень быстрый, Молот Данов, зато обстоятельный.
Отдельным кошмаром, сравнимым с переживаниями в двигательном отсеке, запомнилась кухня.
«Камбуз», — поправил Орнольф. Да только Альгирдасу наплевать было, как это правильно называется. Он успел только представить себе, как на них кинутся сейчас со всех сторон, и ладно бы духи… как на них кинулись. Ножи всех размеров и форм, раскаленные вертела и противни, взбесившиеся огнетушители, страшно воющая электрическая мелюзга, которой Паук боялся до озноба. У него в жизни вообще было два страха: мелкая техника, которая противно визжит, и крупная техника, которая громко грохочет. И того и другого добра на теплоходе хватало, но кухня — это, конечно, было нечто особенное.
На несколько секунд дурацкий бой с кухонными принадлежностями захватил обоих без остатка. Пришлось изрядно повертеться, уворачиваясь от ударов, не имея возможности атаковать, потому что бессмысленно драться с металлом и пластиком. В ход пошли и паутина, и чары, и снова чары, чтобы — в пыль, в ничто даже осколки, тучей носящиеся в воздухе. Это было глупо, но весело. Особенно, когда, воспользовавшись суматохой, на них набросились еще и духи. А против духов требовались другие нити, и другие чары, и удивительно, как так вышло, что пророчество Орнольфа насчет маникюра все-таки не
