становилось хуже.
Не спасали никакие чары. Собственный талант так и не вернулся, но обычно Альгирдасу хватало умения расплести чужие заклинания, сплести на их основе свой узор или просто вытянуть из чародея силу. Фейри, которых забавляло его стремление походить на людей, пытались помочь и накладывали свои чары, делая Альгирдаса лишь немногим красивее обычных смертных. Но проходило время, и чары спадали. А фейри удивленно и весело замечали:
— Ты стал еще больше походить на нас, Паук. Это судьба, с судьбой нужно мириться. Ну, зачем тебе смертные?
Вот уж хороший вопрос. Зачем? Чтобы окончательно не превратиться в чудовище.
Он приехал в этот город под защитой заклинаний. Но что-то немного оказалось от них пользы. И в голове не укладывалось, что Орнольф, именно Орнольф придумал воспользоваться пожизненным проклятием Паука. Рассуждая без эмоций, следует признать, что даже проклятие должно быть кому-то полезно. Но без эмоций не получалось. Рыжий видел, как люди сходили с ума, проведя с Альгирдасом достаточно долгое время. Рыжий видел, как женщины и мужчины сводили счеты с жизнью, не вынеся любовной муки. Рыжий знал, что это отвратительно.
И еще знал, что за три-четыре дня ничего с его гостями не сделается.
Рыжий — он умный.
Альгирдасу же оставалось только врать себе, что за прошедшие столетия Орнольф научился считать пустяками то, что было когда-то важно. О многом забыл. О чем-то не вспомнит даже если напомнить. Да и напоминать-то незачем.
Только вот что с ним стряслось? И почему он сам не понимает, что оказался по уши в… неприятностях?
А неприятностей было предостаточно. Хватило работы на всю ночь, и к утру охотники и упыри едва управились. Первые спешили закончить до начала свадебной церемонии, у вторых, ясное дело, с восходом появлялись личные проблемы. И это, еще не считая полисменов, которые до того оказались въедливые, что паутину пришлось набрасывать еще и на них.
У Орнольфа обнаружилось множество врагов. Тихих таких врагов, незаметных — из тех, кто не в силах был повредить самому Касуру, зато старательно и эффективно строил козни его друзьям и деловым партнерам.
Дела, деньги, политика — как все это было по-человечески! Как все это не вязалось в представлении Альгирдаса с Бронзовым Молотом Данов.
Пора забыть старое имя и говорить «мистер Касур» без сарказма и горького привкуса на губах.
Беда была не в том, что у Орнольфа хватало врагов. У кого их нет, в конце концов? Даже христианские ангелы все время воюют с христианскими демонами. Беда была в том, что Орнольф о своих врагах не подозревал. Он успешно расправлялся с конкурентами на поле боя смертных — все эти деловые бумаги, капиталы, предприятия и тресты… ф-фу! —даже вникать не хотелось, и Альгирдас не вникал, отдав эту область на откуп упырям. Но там, где раньше Орнольф мог бы потягаться с самим Пауком, сейчас он казался слепым.
А еще глухим и полоумным.
Город был переполнен призраками. Вполне безобидными, поэтому охотники Паука не трогали их, проводя плановые чистки. Но, пусть и безобидные, призраки не были невидимками. Любой хоть сколько- нибудь сильный чародей знал об их существовании и, набравшись смелости, мог попросить о поддержке в каком-нибудь деле.
Это плохо заканчивалось для чародеев. Поскольку об охотниках-то они не подозревали. Но Орнольф… он не подозревал даже о призраках.
Не увидеть знак у церковной паперти, не услышать его, не почувствовать, и не разобраться, что там такое начерчено, — кем же надо для этого быть?! А знаков иных, — разной степени сложности, разной силы, но заметных, отчетливых, ясных — было более чем достаточно по всему кварталу и по всей протяженности пути, где должна была проследовать свадебная процессия. И множество их нашлось в местах, где мистер Касур регулярно бывал. В его офисе. В клубах. В ресторанах. В его ложе в театре. Были знаки, действующие уже в течение нескольких лет. Были совсем свежие. Были и такие, каким только предстояло сработать.
Разумеется, уничтожить все их за одну ночь, не говоря уж о том, чтобы извести связанных с ними духов, было невозможно. Да Альгирдас и не ставил охотникам такой задачи. У них было четыре ночи и три дня, за это время Паук намеревался вычистить город до блеска, чтобы потом хотя бы десяток лет не беспокоиться за Орнольфа и его супругу. Рыжему-то все как с гуся вода, но смертную женщину может убить то, что Молоту Данов покажется мышиным чихом. А потом еще и дети пойдут… Ох! Нет уж, о детях придется позаботиться отдельно. И провести чистку по всем большим городам.
Тем более что охотники раззадорились, их уже и наставлять не нужно, координировать только, да связь обеспечивать. Они здесь совсем молодые, никогда не работали с Пауком, только слышали о нем, да и то, в основном, сказки. Скажи им сейчас, что придется континент вычистить, рявкнут только: «Да, сэр!» И пойдут вычищать.
Кстати, мысль неплохая. Давно уже не сводил вместе отряды хотя бы десятка городов. Какое уже поколение охотников знает о других таких же только понаслышке? Непорядок, Паук. Думаешь, ты вечен? Хм… м-да. Но если все-таки и на тебя найдется управа, ребят перебьют поодиночке. А от Орнольфа теперь немного проку.
Хельг был великолепен. Все три дня, играя роль князя, он блистал остроумием и изысканными манерами, был утончен, вежлив, язвителен, высокомерен, обаятелен — был таким, каким давно не видел его Орнольф. Был таким, каким Орнольф видел его три века назад. И сейчас непонятно было, почему же решил ты, Касур, что малыш Эйни мог измениться за триста лет? Почему ты решил, что он утратит врожденную безукоризненность манер? Они менялись вместе со сменой нравов и обычаев и оставались идеальными, где бы ни был Хельг — среди африканских дикарей или на приеме королевы Великобритании. Это же Паук! Он всегда лучше всех знает, что и как нужно делать. Это порода! Кровь!
Это же Эйни…
Он сделал все, чего хотел Орнольф. Эдит, до слез боявшаяся свадьбы, боявшаяся людей, злых языков, насмешек и сплетен, была счастлива и чувствовала себя совершенно свободно. Тем более что главное, чего она боялась: излишнее внимание и пристальные взгляды — все это досталось на долю Хельга.
Он притягивал к себе взгляды, был в центре всех событий, поступал так, как от него ожидали, оставаясь непредсказуемым и непостижимым. Князь… Да уж! С этим не поспоришь. Чего стоит хотя бы подарок на свадьбу — огромное поместье на юге Франции. И — специально для Эдит — бриллианты, каких нет и в британской короне. В мире, где живет Хельг, деньги до сих пор решают не все. И подаренные земли, и драгоценности Эдит стоят дороже любых денег. Они полны волшебства — уж в этом-то Орнольф был уверен. Тихого, красивого волшебства, так ценимого Хельгом. Хотя, скажи кому-то, кто знает его, что Паук Гвинн Брэйрэ — мастер по созданию сказок для принцев и золушек, не поверят. Покрутят пальцем у виска. Смертоносный и жестокий Паук лишен даже зачатков человеческой доброты. Зато он большой шутник, и шутки его лучше всего понимали фейри. Те, которые выживали после встречи с Пауком.
Если бы только он понял, что фейри больше нет, и нет зловредных чародеев, вообще никаких чародеев не осталось, кроме тех, которых натаскивает он сам. Охотники больше не нужны. И Паук Гвинн Брэйрэ не нужен больше. Если и существует в мире какое-то зло, кроме обычного, человеческого, то обитает оно в местах настолько отдаленных от людей, что, право же, не стоит внимания. А Хельг никак не может оставить свои игры. Не хочет найти себе место в цивилизованном мире. И ясно уже, что надежды Орнольфа задержать его в Америке подольше не сбудутся. Стоит признать, что место, время и повод были выбраны крайне неудачно.
Орнольф ловил себя на том, что ему тоже хочется все время смотреть на Хельга, что бы тот ни делал: говорил или молчал, хмурился, улыбался, отпускал комплименты дамам, беседовал с джентльменами.
