горько завидовала Амелия. Ее иссиня-черные волосы, гладкие и роскошные, придавали ей, как говорила Амелия, «иностранный вид». Английские же мужчины любят исключительно светловолосых женщин. И тетя Луиза полагала, что Фанни смотрела на всех них чересчур смело и прямо. В отличие от нее Амелия знала, как красиво опустить свои длинные светлые ресницы. Не то чтобы у Фанни не было своих длинных ресниц. Но домочадцы полагали, что пользоваться ими она должна с подобающей приживалке скромностью. Ей следовало помнить о своем положении…
Впрочем, до тех пор, пока она оставалась в Даркуотере, она никогда не смогла бы забыть о своем положении. Но она продолжала смотреть на людей прямо. У нее не было желания ни с кем заниматься флиртом, хотя она и пользовалась успехом рядом с вечно хихикающей Амелией. Иногда это ей было даже приятно, но, в конце концов, молодые люди открывали для себя, что наследницей имения была все же пухленькая Амелия, и в их отношении к Фанни появлялась многозначительная прохлада.
Фанни презирала их всех. Когда-нибудь она встретит мужчину, для которого деньги имеют второстепенное значение. Но нет, подсказывала ей интуиция, пока она остается в Даркуотере…
Раздался стук в дверь, и, прежде чем она успела что-нибудь сказать, в комнату ворвалась Амелия.
— Послушайте, Фанни, — затараторила она громко, — вы уже закончили собираться? Папа хочет поговорить с вами в библиотеке, когда вы будете готовы. Я в самом деле думаю, что ему следовало бы разрешить мне поехать с вами.
— Может быть, вам хотелось бы поехать вместо меня? — холодно осведомилась Фанни.
Амелия, надувшись, бросилась в кресло.
— Вот еще! И нянчиться с двумя маленькими сопляками?
— Да, именно этим я и собираюсь заняться. Круглое, розовое с белым лицо Амелии, слишком полное и уже чем-то похожее на лицо отца, осталось беззаботным. Ее в этой жизни никогда не интересовала ничья точка зрения, кроме ее собственной.
— О, это же другое дело, не так ли? Но вы могли бы заодно сделать кое-какие покупки для дома. В любом случае, привезите мне французскую ленту. Ладно? Чтобы она подходила к моей розовой шляпке.
— Если у меня будет на это время и вы дадите мне денег.
— О, дорогая моя, но я уже истратила все свои карманные деньги, — с немым укором во взгляде воскликнула Амелия.
— Увы, — ответила Фанни, — у меня таковых и вовсе никогда не было.
— Надо будет попросить у паны, — мрачно решила Амелия. — То-то он опять разворчится.
— Он не откажет вам.
— Ну что же, в конце концов, на то он и мой папа, — отметила Амелия. — Если бы ваш был жив, я думаю, он тоже был бы рад купить вам французские ленты и обеспечить вам достойное приданое. Фанни, как вы думаете, кто женится на вас?
Вопрос этот больно уколол девушку.
— Тот, кто полюбит меня, — спокойно ответила Фанни.
— Да, но кто это будет? Я имею в виду, без приданого…
— Я не собираюсь продавать себя.
Амелия вскочила, ее щеки порозовели.
— Фи, как вам не стыдно говорить гадости. Вы имеете в виду, что мужчины предпочитают меня вам только потому, что я богата. Другими словами, что я продаю себя.
Фанни, ничего не говоря, прямо посмотрела на нее. Глаза Амелии засверкали от гнева и оскорбленной гордости.
— Очень хорошо, можете гордиться тем, что у вас объем талии восемнадцать дюймов, но мама говорит, что мужчины предпочитают, чтобы женщины не были слишком худыми. — Ее глаза прошлись но чудесным очертаниям груди Фанни и снова опустились. Она по-детски топнула ногой.
— Фанни, вы обиделись. Очень хорошо. Извините, что я спросила, кто на вас женится. Этот вопрос, конечно, может ранить. Но вы не в силах изменить общественных предрассудков, а иметь приданое очень важно, что бы вы ни говорили. Впрочем, я уверена, когда-нибудь вы найдете себе подходящую пару. Только осталось не так много времени, не так ли?
Этим Амелия намекнула на то, что Фанни шел двадцать первый год. Фанни предпочла неправильно понять ее.
— Совершенно верно. Его почти уже не осталось, и мне нужно увидеть дядю Эдгара в библиотеке, прежде чем я уеду.
— Я имею в виду другое время, но суть не в этом. — К Амелии вернулось ее добродушие. — Как вы думаете, что-нибудь серьезно изменится оттого, что эти дети будут находиться в доме? Мама говорит, что да, но папа считает, что, если они не будут у всех на виду, то мы едва ли заметим, что они здесь. И, в любом случае, как он мог отказаться принять детей своего брата? Это ужасно хорошо, что папа так великодушен, не так ли? Сначала получить в качестве подопечной вас, а теперь этих двоих. И они едут из такой дали, из самого Китая. Мама боится…
— Боится чего? — спросила Фанни, так как Амелия колебалась.
— Мы просто не знаем, на ком дядя Оливер женился в Шанхае. Разве это не было бы ужасно…
— Если бы дети оказались китайцами? Глаза Амелии стали круглыми от возмущения.
— Они не могут быть ими совсем, так как дядя Оливер не китаец. Но они могут быть… э-э-э… полукровками, и, даже если это так, мама и пана настаивают, что они будут по воскресеньям вместе с нами ходить в церковь. Представьте себе нас — рядом с кузенами цвета слоновой кости!
Амелия начала хихикать, но все еще была взволнована. Прочитать ее мысли было достаточно легко. Она размышляла, способно ли даже значительное приданое оградить ее от такого скандала.
— Мама полагает, что дядя Оливер и его жена создали нам целую кучу неудобств, когда умерли из-за этой эпидемии тифа, — продолжала Амелия. — Но дяде Оливеру всегда не везло, и я думаю, что это, так сказать, самая высшая точка.
— Ваш отец должен был быть рад, когда он решил уехать на Восток двадцать лет тому назад и не вернулся обратно.
— Должен был, — искренним голосом сказала Амелия. — Дорогой папа, он такой респектабельный. Я полагаю, что в случае с дядей Оливером дело было не только в деньгах, но и, — она понизила голос, — в женщинах! Вот почему мама говорит, что эти дети могут оказаться кем угодно.
Фанни пыталась вспомнить этот далекий день, когда она, совсем еще ребенком, совершила долгое и страшное путешествие в Даркуотер. Она помнила темные окутавшие ее складки одеяла, а позднее — странные пронзительные звуки, вызвавшие у нее волну слез, но они оказались всего лишь криками элегантных и высокомерных павлинов на лужайке. Ведь и она тоже могла оказаться «кем угодно».
— Они ваша собственная плоть и кровь, Амелия, — с упреком сказала она. — Ваш отец это прекрасно осознает. Как мне кажется, он единственный человек, который понимает это.
Амелия рывком двинулась по комнате. Ей не мешало бы научиться ходить грациозно.
— О, Фанни, не будьте такой праведной. Я знаю, в чем состоит мой долг, так же, как и папа, так же, как и вы. Но ведь это же будет жуткая тоска, придется всем-всем вокруг миллион раз рассказывать о бедных сиротках-кузенах и об их прибытии из Китая. «Как из Китая? Из самого Китая? Да-да, из самого что ни на есть раскитайского Китая!» — Она моментально разыграла эту воображаемую сценку. — И если у них окажутся косые глаза — что же, для меня это не так уж важно. Я не собираюсь позволять им ломать мою жизнь.
Бедные малыши, думала Фанни. Никому они не нужны. На самом деле, даже дяде Эдгару. И она бессердечно собирается сбежать и заставить Ханну, которая должна сопровождать ее в Лондон, привезти их домой.
Но нет, она должна, просто обязана воспользоваться этой возможностью! Если она не сделает это теперь, война в Крыму закончится, мисс Найтингейл[1] уже не будут нужны помощницы, и у нее не будет другого выхода, как искать место гувернантки или компаньонки, причем оба эти места невозможно найти без рекомендаций, а уже одна мысль о том, что придется к кому-то обратиться за этим, вызывала отвращение. В Крыму она, по крайней мере, сможет выполнять достойную работу, и, возможно, встретит, наконец, человека, для которого чистота, горячее сердце, а также и немного красоты значат больше, чем земельная собственность, капитал и ценные бумаги.
