загрязнившейся, на голове. Сладко улыбается, проклятая лисица, так и лезет в квартиру, но я придерживаю дверь, чтобы он не увидел стол и Наима.
— Дафи, ты больна?
И он туда же. Если столько людей думают, что я больна, может, я и на самом деле больна?
— Нет… с чего это вы взяли?
— Мама дома?
— Нет.
— Где она?
— Поехала в Иерусалим.
— В Иерусалим? Что случилось?
— Не знаю. Уехала рано утром. Папа там.
— А… вот оно что. В гараже сказали, что вчера и сегодня он не появлялся. Случилось что-нибудь?
— Не знаю.
— Я просто беспокоился. Мама не пришла сегодня в школу и ничего не сказала, никогда с ней такого не бывало. Пытались позвонить сюда, но никто не отвечает. Когда ты вернулась?
— Я не вернулась… все время была дома… просто отключила телефон…
— А… — Он смотрит на меня как-то насмешливо. — Почему, если можно спросить…
Спросить-то можно…
— Просто так…
Я уже не в твоей власти, господин. Выгнал меня перед самым концом учебного года. Сейчас заплатишь за это.
А он все стремится проникнуть внутрь, так и лезет вперед.
— Надеюсь, ничего не случилось… я и правда беспокоился… Она ничего не велела передать мне?
Тут я стала смутно припоминать, что она говорила мне что-то рано утром.
— Что она сказала?
— Что не придет сегодня в школу.
— Так почему же ты не позвонила?
— Забыла.
Так прямо ему в морду и сказала.
— Забыла?
— Да.
Я теперь от тебя не завишу, господин, ты мне уже не директор, ничего мне больше не сделаешь.
А он не желает отступать. Поражен, покраснел от злости, помахал палкой в воздухе, потом опустил ее.
— С тобой что-то не в порядке… с тобой действительно что-то не в порядке.
— Знаю. — Я смотрю ему прямо в глаза. Тишина. Уж ушел бы наконец. Наим там слушает, сидит не шелохнется и вдруг двигает стулом.
— Но в доме есть кто-то, — встрепенулся Шварци, оттолкнул меня внезапно и зашел внутрь, врывается в гостиную, видит стол с остатками еды, а в углу стоит Наим, весь напрягся.
— Кто ты?
— Я Наим, — отвечает он ему, дурак такой, можно подумать, что это его директор.
А Шварци хватает его под локоть, как ребят в школе на переменках, весь в смятении.
— Ты знаком мне откуда-то… Где мы встречались?
— Ночью, у вашей разбитой машины. Я приехал, чтобы отбуксировать вас.
— А, так ты его рабочий-араб?
— Да.
— А что ты делаешь тут?
— Жду его.
И Шварци вроде бы успокоился, вертится по гостиной, разглядывает стол с посудой, ведет себя так, словно он в своей школе. Убила бы его, честное слово. К глазам подкатывают слезы.
— Скажи маме, чтобы позвонила мне. Я не отвечаю.
— Хорошо?
Я не отвечаю.
— Я скажу ей, — вмешивается Наим. Шварци улыбается про себя. А я вот-вот потеряю сознание.
Она идет открывать дверь, и я слышу чей-то знакомый голос. Потом я вспоминаю: это тот старик, машину которого мы отбуксировали ночью, разговаривает с Дафи на пороге. Через дверь я вижу его белую повязку. Дафи отвечает грубо, и я снова удивляюсь — она и правда дерзкая. Он спрашивает ее о маме и папе, а она отвечает ему как-то свысока. Я начинаю беспокоиться за нее и за себя. А этот человек очень сердится на нее, в голосе его, хотя и мягком, слышится ехидство. Потом он просто врывается внутрь. Уж очень она разозлила его. Крутится со своей палкой по комнате, увидел меня, схватил под локоть. Я испугался ужасно, честное слово, не знаю, почему он так напугал меня, этот старик с белой повязкой на голове. Я весь дрожал.
— Кто ты?
— Я Наим, — сразу же ответил я.
А он крепко держит меня.
— Ты знаком мне откуда-то… Где мы встречались?
Он не узнал меня.
— Ночью, у вашей разбитой машины. Я приехал, чтобы отбуксировать ее.
— А, ты его рабочий-араб?
— Да.
— А что ты делаешь тут?
— Жду его.
Тогда он немного покрутился по комнате, словно это его дом, рассматривает посуду на столе, слегка улыбается про себя. Потом говорит Дафи:
— Скажи маме, чтобы позвонила мне. Но она не отвечает.
— Хорошо?
Но она не отвечает. Ответь же, черт возьми! Зачем она дразнит его? Стоит бледная, злая, ужасно красивая, в длинном халате, босая. Ответь же ему, чтобы он наконец ушел! Но она молчит, он никогда не уйдет отсюда.
— Я скажу ей, — говорю я, чтобы он убрался поскорее.
И он уходит. Оставляет дверь открытой. Я пошел закрыть ее. А Дафи все еще стоит, не двигаясь с места, смотрит в сторону. Я подошел к ней, прикоснулся:
— Кто это?
Она не отвечает мне, уставилась в стенку, вся бледная. Напугал же он нас! И вдруг она оборачивается ко мне, и мне кажется, она хватает меня, и тогда я тоже схватил ее, то есть обнял ее, и мы поцеловались, не знаю, кто был первый, мне кажется, что вместе, сначала получилось мимо, но потом прижались прямо губами, как в кино, взасос, только, когда видишь фильм, не чувствуешь вкуса, а я почувствовал вкус кофе и пирожных на ее губах и еще чего-то. Это был долгий поцелуй, и я почувствовал вдруг, что не могу больше, что я умру, если поцелуй этот продлится, и я упал на колени и поцеловал ее ноги, давно мне хотелось сделать это, но она подняла меня и потащила в комнату, и была она почти голая, и тогда она порвала мою рубашку, совсем с ума сошла, и сказала: «Пойдем, будешь моим любовником».
И тогда Наим подошел ко мне, совсем несчастный и подавленный, и спросил:
— Кто это?
А я не отвечаю. Очень мне жаль его. Как этот подонок его допрашивал, и как он униженно, без
