Петрович хвататься не стал и даже рта не раскрыл. Потому что загодя еще, от поворота, когда лишь открылась глазам конфетная избушка, узнал этого самого злоумышленника. Фамилии у них, кстати, были очень похожи, а при буквальном рассмотрении — так и вовсе не различались: что у одного, что у другого, что у обоих вместе — Пузынёвы.
— Дед Коля, — прошептал Василий Петрович, — ты чего здесь?
Их разделяло метров сорок, поэтому его вряд ли представлялось возможным услышать. Однако сидящий был непростым стариком, можно сказать — нездешним, поэтому он услышал и ответил:
— А где ж мне быть, паршивец ты этакий? Все бузотёришь, людям гадишь? А отвечать не пора ли? Будешь бит! — Николай Дорофеевич взмахнул палкой, которую Василий Петрович давеча очевидно принял за ружье.
«Ну вот, — растерянно подумал он, — коньяка вроде не пил, — а с башкой опять беда. Нет, мимо псих-диспансера не пройти».
— Да не помогут тебе там, как и мне припарки, — съерничал Николай Дорофеевич. — Ты с кем тут воюешь? В кого палишь? Смотри, потонешь! Ведь учил я тебя: не спросившись броду, не суйся в воду!
С каждым дальнейшим шагом Василий Петрович чувствовал в теле всё большую слабость. И когда нога его подвернулась, он как подкошенный рухнул на желтеющую траву…
В себя пришел, как показалось, практически сразу. Открыв глаза, разглядел кирзовые сапоги и спускающиеся на них армейские зеленые штаны. Значит, дед Коля не галлюцинация, а он сам окончательно свихнулся! Прощай карьера! Здравствуй пенсия по инвалидности! «Нет, не пропал, раз способен шутить», — подумал Василий Петрович. Он резко поднялся на ноги и взглянул в лицо Николаю Дорофеевичу. Таким деда Колю он никогда еще не видел: с приплюснутым носом-пуговкой, маленькими катарактными глазками и клочковатой пегой бородкой.
— Вы кто? — спросил Василий Петрович у незнакомого старика.
— Давно тут сижу, — сказал тот.
Ответ показался Василию Петровичу знакомым и вполне его удовлетворил. Про своего деда он выяснять не стал: в конце концов, это дело его личного умопомрачения и никого другого не касается! Но другой, интересующий его вопрос, перед стариком поставил.
— Где проживающие здесь бабуси? — спросил он, разглядывая красующийся на двери замок.
— Не играй, кошка, с углем, лапу обожжешь! — ответил старец.
— Ну-ну, спасибо, приму к сведению! — пообещал Василий Петрович.
Он подхватил со скамейки фуражку, козырнул старику и пошел к магазину в центре деревни, где его давно уже должен был дожидаться Васнецов. На ходу пытался вспомнить, видел ли этого старика прежде, при обходе жителей деревни? Нет, среди проверенных тогда восьми персонажей этого мухомора точно не было. «Наверное, сховался где-то за печкой? – решил Василий Петрович. – Ведь едва ли он приехал сюда с паломниками или строителями, слишком стар? Быть может, еще кто-то мог укрыться тогда от догляда? Нет, надо быть внимательнее».
На подходе к месту встречи его опять облаяла собака. Василий Петрович, было, приготовился отражать атаку, но лохматая бестия ограничилась лишь угрозами из кустов, так и не соизволив появиться. Васнецов, похоже, выбрал такую же линию поведения: ни у магазина, ни где-либо поблизости обнаружить его не удалось. Василий Петрович несколько раз его окликнул. Результата это не дало!
На полуобрушенной стене бывшего центра торговли кто-то написал большими красными буквами: «Осторожность — мать премудрости!»
— Да заколебали вы уже советами! — не сдержался Василий Петрович.
Он погулял еще десять минут, потом двинулся в сторону церкви.
Теперь он шел без спешки, подсознательно чувствуя, что все плохое для него уже свершилось и изменить что-либо невозможно. На удивление безлюдная в этот час деревня, невзирая на признаки возрождения, все-таки выглядела достаточно жалко. Куда этим, пусть и поправленным, заборам и крышам до его Пузынёвских владений? Вроде бы и Фонд международный всем заправляет, а ни тебе комфорта, ни красоты, ни удобства? Где заасфальтированные проезды, засыпанные гравием дорожки? Клумбы, скамеечки, газоны, скульптуры? Где теплые чистые клозеты, наконец? Ничего этого нет! Лишь разбитая грузовиками дорога, с непроезжей колеёй. Да что говорить, фонарей на столбах и тех нет. Какое, спрашивается, после этого к ним уважение?
