него, первая или последняя? Наверное, и то, и другое…
* * *
А кто не пепел и кто не тлен?
Весной 1998 года участок у Окуневского озера очистили от мусора и перепахали. Поговаривали, что бывший подполковник просил настоятеля здешнего храма отца Николая поставить на этом месте поклонный крест. Священник вроде бы и согласился, но дело до времени уперлось в какие-то согласования.
А про самого бывшего милицейского начальника ходили рассказы, один другого невероятней. Говорили, что на следующий после пожара день он отказался от всех званий и чинов и, не заходя домой, отправился странствовать с бродячими китайскими проповедниками. Иные утверждали, что милицейский чин Пузынёв сошел с ума и его держат в смирительной рубашке на Канатчиковой даче.[18] А журналист Тунецкий, ссылаясь на некие компетентные источники, написал, что подполковнику Пузынёву присвоили внеочередное звание генерал-майора и отправили в Татарстан руководить внешней разведкой. В другой статье всё тот же Тунецкий (прикрывшись псевдонимом Семёнов) озвучил версию, согласно которой Пузынёв, присвоив себе городской бюджет и весь золотой запас области, бежал на остров Барбадос, где основал Всемирный фонд помощи желающим переселиться на Луну…
Впрочем, здравомыслящие люди всем этим россказням не верили. Поскольку ни от кого Василий Петрович Пузынёв не скрывался и никуда не уезжал. Он действительно не работал больше в системе МВД и не жил дома в старой трёхкомнатной квартире, потому что все свое время проводил на новом трудовом месте. А работал он санитаром в областной психиатрической больнице №1, расположившейся на территории с колоритным названием «Кривая верста». Администрация учреждения относилась к нему с уважением, не ставя его, правда, в известность о том, что на него заведена медицинская история, в которой лично главврачом прописан некий диагноз. Рабочий день Пузынёва, которого теперь все называли запросто Васей, никто не нормировал, и он трудился, пока позволяли ему силы в руках и ногах. Иногда спал единожды за двое-трое суток.
Пациентов он не обижал, и те искренне его любили. Любил ли он их? По крайней мере, одного — точно. Он ласково называл его «мой Антоха» и прижимал к груди, когда тот во время припадков безконечно повторял одну и ту же фразу: «К старости совесть замучила, решил удариться в веру».
Иногда рядом с ним видели высокого молодого человека в форме курсанта артиллерийского училища. Никто не спрашивал, кем Пузынёву доводится этот юноша, их лица, словно слепки с одного оригинала, объясняли все без слов. Они подолгу о чем-то беседовали, прогуливались в сторону большого озера, а когда на территории больницы выстроили церковь, то, бывало, отстаивали там обедню.
С того же времени частой гостьей в больнице стала и супруга Пузынёва Ангелина Ивановна. Каким-то образом она выучилась петь на клиросе, и каждое воскресенье, радуя молоденького настоятеля отца Николая, выводила антифоны и прошения на ектениях. На всякий двунадесятый праздник она надевала очень дорогое черное платье явно не местного пошива. В такие моменты Пузынёв, поглядывая на нее, чему-то грустно улыбался. Между собой они почти не разговаривали, при встрече молча стояли рядом и вскоре расходились. Провожая мужа взглядом, Ангелина Ивановна непременно смахивала со щеки слезу.
Два раза в год — во второй день Рождества Христова и на Пасхальной седмице — в храме появлялись две воздушного вида старушки с просветленными, радостными лицами. Кто-то сравнил их с заздравными восковыми свечками. Действительно, исходящее от них тихое успокоительное тепло, как и пламя церковной свечи, вселяло в сердце надежду. И вера от этого становилась крепче. А что человек без веры? Быть может, об этом думал Василий Петрович, когда прилучалось ему стоять рядом с этими редкими гостьями? В глазах его в эти мгновения мелькало явственное выражение счастья, столь несвойственного ему в последние годы, но, как видно, подспудно живущего в нём и ожидающего будущего развития…
Впрочем, вскоре на лицо его опять опускалась тяжелая тень, и он устремлялся в шумные больничные коридоры, где его всегда с нетерпением ждали. Завхоз называл Пузынёва двужильным и иногда силой гнал отдыхать.
— Мертвый ты нам не нужен, — шутил он.
А Пузынёв, даже валясь с ног, шел к своему старенькому топчану, упрятанному в одной из кладовых, словно на казнь. Добравшись до места, выключал свет и крепко запирал дверь. Пробираясь сквозь баррикаду из старых столов и стульев, он чувствовал едкий дух пожарища. Склоняя голову на тощий матрас, он начинал слышать шум ветра…
* * *
