Свет в глазах Василия Петровича стал меркнуть, все вокруг него таяло и исчезало. Уже оказавшись в темноте, он услышал голос Анны Васильевны:
— С этого дня до последнего мгновения твоей земной жизни ты будешь видеть один и тот же сон, в напоминание о том, откуда ты взят, кто ты есть и куда лежит путь твой…
Он пробовал открыть глаза и не смог. Руки двигались, и он постарался освободить веки от того, что их сковывало. Случайно коснулся языком ладони и ощутил вкус пепла. Рядом кто-то громко разговаривал:
— Да посмотри же, на нём ни единой царапины, ни единого ожога, он просто весь извалялся в пепле, видели бы вы, откуда он вышел.
— Сержант, не мелите вздор, вы понимаете, что говорите? Пожар в разгаре, уже рухнула сгоревшая крыша, и вдруг, де, из самого пекла появляется эта троица: ваш шеф и две женщины в белых платьицах по бокам? И все веселые, счастливые и без единого ожога? Вы мультиков про Тома и Джерри насмотрелись?
— Да я же своими глазами всё это видел! Товарища подполковника, ему, как видно, плохо уже стало, под руки вели эти самые женщины. Я, кажется, даже их знаю — это бабки из деревни, только они сильно помолодели.
— К врачу вам надо, сержант, у вас тепловой удар. Вы представляете, какая температура в эпицентре пожара? Тут тебе ни ТОК[15], ни БОП[16] не поможет. Не понимаю, для чего вы это выдумали? Я предлагаю другую версию. Вы с полковником выпивали. Тот, как положено начальнику, принял на грудь побольше, захмелел, окурочек, как водится, уронил или еще что-то. Выскочить вы успели, он вырубился, а вы мне, вместо того, чтобы картину прояснить, сказки рассказываете. Вы посмотрите, тут даже головешек не осталось: один пепел!
— Ладно, не буду больше с вами разговаривать, у меня, в конце концов, начальство есть. Вот придет в себя товарищ подполковник, пусть сам всё и разъяснит. И кстати, он не курит.
В это время Пузынёв очистил глаза от сажи и увидел рядом собой своего сержанта и невысокого коренастого пожарника в брезентовой робе. Пузынёв пошевелил ногами и начал подниматься. Когда встал во весь рост, разглядел то, о чем только что услышал: дымящееся пепелище на месте дома, бани да и всех прочих его владений.
— Тут еще надо выяснять насчет интенсивности горения, — пожарник подошел к нему совсем близко и, наклоняя из стороны в сторону голову, безцеремонно рассматривал его, наверняка, черное, как головешка, лицо, — вы напалм случайно у себя не хранили?
— Потом, все потом, — Пузынёв отодвинул в сторону пожарника и прямо через пожарище пошел к озеру, в голове звучали читанные еще в детстве и давно забытые строки:
Два чувства дивно близки нам —
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.[17]
На спуске его догнал сержант. Двигаясь рядом, он пытался сбивать с его одежды грязь и по-бабьи суетливо приговаривал:
— Ничего, какие наши годы? Отстроимся! Возродимся! Аки птица Феникс из пепла! Всё нам опять принесут и подадут! Да, вы просили докладывать о движении. Недавно в деревню проследовал большой автобус с пассажирами, под завязку полный…
Пузынёв остановился и уперся сержанту рукой в грудь:
— Хватит, я же сказал — всё потом! Можешь быть свободным. Да, спасибо тебе за службу!
Уже на берегу к нему приблизился какой-то старик с приплюснутым носом-пуговкой, маленькими катарактными глазками и клочковатой пегой бородкой. В руках он держал лопату. Лицо старика показалось Пузынёву знакомым, и он первым поздоровался. Тот поклонился в ответ и сказал:
— Меня дедом Славой кличут, Силантьевы мы, ты возьми лопату, пошуруди в углищах, может чего ценное найдешь?
— Спасибо, — Пузынёв принял подарок и повернулся в сторону озера, показывая, что разговаривать далее не хочет.
Старик понимающе кивнул и пошел восвояси. Пузынёв проводил его взглядом, присел на корточки и стал тщательно протирать снегом лицо. Покрытое первольдом озеро вызывающе белело, словно споря с давно уже опустившейся в долину ночью. То, что ночь наступила, Пузынёв осознал только сейчас и задумался: какая это ночь для
