люди? — спросили его.
Он повернулся и увидел рядом с собой двух прекрасных женщин в белоснежных одеждах. Их лица были ему знакомы и имена их он помнил: Анфиса Сергеевна и Анна Васильевна.
— Как вы замечательно красивы, — воскликнул он, — не помню, говорил ли я это вам прежде?
— И хорошо, что не помните! — лучезарно улыбнулась ему Анфиса Сергеевна, а Анна Васильевна повторила вопрос:
— Так кто эти люди?
— Мои друзья, братья, сестры, — губы Пузынёва растянулись в блаженной улыбке.
— В той жизни, из которой мы вас на краткое время изъяли, вы называли этих людей быдло, — после этих слов на прекрасном молодом лице Анны Васильевны запечатлелась легкая грусть. — Всё хорошее в жизни вы хотели забрать себе, а всё плохое щедро готовы были оставить им.
— Не может быть, — простонал Пузынёв, — я не мог такого говорить и желать!
— Увы, — вздохнула Анна Васильевна.
Она невесомо подхватила Пузынёва под локоть и отвела его на несколько шагов в сторону. Перед ними оказался худощавый, небольшого роста мужчина с негустой русою бородой, высоким лбом, светлыми карими глазами и с обыкновенным на первый взгляд лицом. Но в следующее мгновение взгляду открывалась таящаяся в этом человеке исключительная духовная сила, сродни силе ветхозаветных пророков.
— Скажите ему, Федор Михайлович, — попросила Анна Васильевна.
Некоторое время тот молчал, теребя пальцами полу серого пиджака из добротной тяжелой материи, потом, не спрашивая, о чем ему следует сказать, заговорил:
— Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет найти в этой грязи брильянт. Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым и в самой мерзости своей постоянно вздыхает. Есть в народе святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! Высшая и самая характерная черта нашего народа — это чувство справедливости и жажда ее…
— Спасибо, Федор Михайлович, — поблагодарила его Анна Васильевна и опять обратилась к Пузынёву: — А вы делали из невинных людей преступников, хотя были призваны служить им, охранять и защищать.
— Разве я мог все это делать? — прошептал Пузынёв.
И тут он всё про себя вспомнил…
— Что же делать? — он рухнул на пол и зарыдал. — Я не хочу покидать это место!
— Бедняга, — звонко пропела Анфиса Сергеевна, — он не знает, что нет грехов, которые бы Бог не простил, ибо безконечно Божие милосердие.
— Да, милосердие Божие безконечно, — согласилась Анна Васильевна, — но для прощения его недостаточно, необходимо согласие самого человека. А ему нет времени соглашаться, он не успеет покаяться, и даже воздохнуть о грехах своих. Тело его предано сейчас огню. И очень скоро он предстанет пред Судией…
— И с безконечной для себя горечью и болью, — продолжила слова бабушки Анфиса Сергеевна, — узнает, что отныне, как и всех нераскаянных грешников, его вечно будет «мучить» огонь Божественной Любви, той любви, которую он отверг, предпочитая жить по собственному произволу.
К ним подошел настоятель храма в Больших Росах отец Николай, облаченный в золотую ризу, в руках он держал золотой крест.
— У этого грешника ещё есть выбор, — сказал священник, — если вместо смерти телесной, он согласится умереть для прежней жизни, и так же, как прежде старался взять, будет отдавать, тогда у него останется возможность вернуться сюда и встать рядом с вами.
— Я согласен! — простонал Пузынёв. — Я молю вас об этом!
— Да будет так! — священник вознес над склоненной головой Василия Петровича крест и благословил.
