масленица, — добавил он вполголоса, подражая интонации деда Коли, — Так ты, дедуля, говорил? Так! Теперь скоро. Немного совсем осталось…
Однако ожидание растянулось на несколько часов. Василий Петрович пробовал читать газеты, завезенные из города. Но статьи мало отличались друг от друга и словно под копирку были списаны с показаний мошенников, и держателей притонов, т.е. от начала до конца были приправленной сиропчиком туфтой. От такой «журналистики» его тошнило на работе. Ага, вот журналист Тунецкий из местной газетенки, конечно же, с комплексом Наполеона, ругает на чем свет стоит всех подряд: от всемирного Пушкина до местного прозаика Колобова, намекая на собственную гениальность. А сам мерзавец, каких еще поискать, клейма негде ставить! У Пузынёва имелась на него целая папочка в сейфе: какой только грязи там нет, но, как говорит президент «все, что не запрещено законом, разрешено». Пусть пока порадуется, в нужный момент прихлопну, как клопа. Пузынёва утешила эта мысль. Впрочем, у него нашлось бы немало поводов ненавидеть и других представителей местной прессы, особенно после известных событий в Больших Росах. Он отбросил газеты поближе к камину, пока еще ожидающему вечернюю огненную жертву, и вышел во двор. Зажмурился, обнаружив белоснежный ворсистый ковер из снежинок. Но такой неуверенно-тонкий, что ему хотелось спеть «вечную память», будто небо, едва уронив его на землю, тут же про него забыло. Василий Петрович, выписывая хаотичный узор из следов, добрел до сарая в углу участка, где высилась груда привезенных недавно березовых чурок — крупных, под один размер, аккуратных, как бочонки лото. Он ухватил вогнанный в березовую колоду топор и попытался его вытащить. «Да, здоров бродяга-сержант», — восхитился он, покрываясь испариной. Увы, этот «меч в камне» ему не покорился. Что это значит? — Здравствуй, старость! Василию Петровичу стало грустно. Но уж нет! Он отыскал в сарае тяжелый молоток, выбил топор из чурки и начал с остервенением рубить дрова. Подошел сержант, понаблюдал, и дал совет:
— Вы бы не вередились, товарищ подполковник, тут есть кому поработать.
— Что, не царское это дело? — усмехнулся Пузынёв.
— Вроде того, — согласился сержант.
— А вот и неправда! — Василий Петрович выровнял березовый бочонок, нацелился и ловко рассек ее на две части, — Цари любили физический труд и не чурались топора. Я слышал, что и Николай II и его отец Александр III с удовольствием рубили дровишки. А Николай, когда зимой разгребал снег, так за час с такой работой справлялся, с которой два солдата не управились бы с утра до обеда. А ты говоришь: не царское дело! Что это там? Что за шум? Машины?
— Похоже на то, — согласился сержант.
— Дуй к воротам! — скомандовал Василий Петрович.
Он утер со лба пот и замер в ожидании.
— Эти же машины, того, уехали! — доложил подбежавший сержант.
— Уехали, — эхом повторил Василий Петрович, — и все наши бедки с собой увезли. Бедки-конфетки!
— О чем вы, товарищ подполковник? — сержант взглянул на него с удивлением.
— Да так, о своем, — чуть слышно проронил Василий Петрович — о своем.
Он сгреб ногами раскатившиеся по земле поленья и вышел за ворота. Машины уже скрылись за уклоном дороги. Он двинулся им вслед, оставляя на обочине черные следы. «Отсчитаю двести шагов и вернусь, потом пойду в деревню», — определил он для себя, пытаясь представить, как там все происходило.
На последнем, двухсотом шагу он остановился и вытянул шею, словно надеялся что-то разглядеть впереди, потом повернул обратно. Идущего из деревни человека заметил практически сразу. С такого расстояния невозможно было разобрать, кто это — женщина или мужчина? Но прояснить это следовало как можно скорее, и он прибавил темпа. Пешеход оказался красивой темноволосой девушкой лет двадцати, с тонкими, аристократическими даже, чертами лица — очень расстроенной, если не сказать — испуганной.
— У вас что-то случилось? Может быть нужна помощь? — спросил Василий Петровичи и подумал: узнает ли его девушка, ведь он мелькал тогда, в день пропажи ОМОН, рядом с начальством.
— Да, — согласилась та и размазала по щеке слёзы, украсив лицо темным разводом, — мне в город надо. Как тут ходят автобусы?
— Да кто их знает, эти автобусы? — пожал плечами Пузынёв и мысленно констатировал: похоже, не узнала. — Я бы и сам довез, коли мог, — продолжал он, — а что все-таки случилось? Пойдемте, я провожу вас до шоссе, зовут меня Василий Петрович.