знаешь, так, один дядька интересный, — попытался уклониться от объяснений сын.
— Это не тот ли из Больших Рос, с бородой, как болотная тина?
— Как тебе сказать? — Юрка пожал плечами, но взглянув еще раз на отца, признался: — Да тот, — очень любопытный человек. Он раньше борьбой занимался, в цирке выступал, разгибал там подковы, закручивал на руку стальную арматуру. Потом уверовал и все это бросил.
— Ага! И начал клоунадой заниматься, бороду до пупа отрастил, как у старика Хоттабыча.
— Пап, он теперь помогает храмы строить.
— Лучше бы дороги строил, они вон, какие у нас дрянные. А храмов и так больше нормы стоит. И вообще, что это я должен с тобой объясняться? Я же тебе русским языком говорил: там живут наши враги, они желают нам зла и наша цель — не дать им себя победить.
— Да ерунда это пап, — волнуясь, Юрка передвигал с места на место по журнальному столику аудио — и видеокассеты, — никому они зла не желают, они просто не умеют это делать, наоборот, только и думают, как кому-нибудь помочь.
— Они думают о том, как мозги кому-нибудь закомпостировать, особенно пацанам, — Василий Петрович наклонился и сгреб все кассеты в одну кучу, — да и как бы ты успел разобраться в них, ведь человек не книжка с картинками, его с первого раза не поймешь?
— Так я ж несколько раз к ним ездил, всю неделю, было время разобраться! — с довольным видом выложил Юрка.
Василию Петровичу показалось, что его ударили под дых. «Несколько раз? За моей спиной? Но это же… Предательство! Нет, еще хуже, измена!» — он чувствовал, что сейчас взорвется. И взорвался…
На слова у него не было больше сил, спазм перехватил дыхание, он метался по комнате сына, срывая со стены плакаты и фотографии, — Битлз, Высоцкого, Цоя, Машины времени, — снес на пол книжную полку, обрушил с петель дверь платяного шкафа. Он даже не сразу заметил, что на плечах его повисла жена; не слышал он и истошного ее крика.
— Вася, Вась, остановись! — молила она. — Вася, перестань!
Он схватил с подоконника вазу — лет пятнадцать назад ему подарили ее на 23 февраля — и уже занес ее над головой, готовясь расшибить об пол. На мгновение застыл… и вдруг опустил руку, поставил вазу на место и вышел из комнаты.
— Что с тобой случилось? Может быть, скорую вызвать? — заглядывая ему в лицо, семенила следом жена.
— Меня предали, — его появившийся вновь голос хрипел от напряжения, — и кто? Тот, кому я больше всех доверял — мой сын! И как теперь жить?
— Василий, почему он тебя предал? — Ангелина Ивановна, пытаясь успокоить, гладила его по плечу, но он нервным движением сбрасывал ее руку. Она же, не теряя терпения, гладила его опять и уверяла:
— Вася, он же мальчишка, ему это просто интересно, он мир познает, людей, пытается во всем разобраться: откуда вокруг столько зла? Почему мы не понимаем друг друга?
— Пусть приходит ко мне, я ему открою двери КПЗ и покажу, кто такие люди. Пусть удовлетворит любопытство, если не вытошнит.
— Зачем столько цинизма, жестокости, он же твой сын?
— Не знаю, теперь не знаю! — Василий Петрович быстро передвигался по квартире и бросал в сумку свои вещи. — Я поживу некоторое время в доме. Так будет лучше.
— Хорошо, — согласилась жена, — только не ешь в сухомятку. Ты будешь, как раньше, присылать машину за горячим обедом?
— Обойдусь без вашего обеда, в кафе буду питаться. Так будет лучше.
— Хорошо, — опять кивнула Ангелина Ивановна, — только не забывай про горячую пищу, а не то обострение гастрита опять схлопочешь.
Василий Петрович не ответил, он ушел, хлопнув напоследок дверью. Ангелина Ивановна смотрела ему вслед. Ее пронзила мысль, что больше он не вернется. Сначала она почувствовала сердечную боль, а потом подумала: «А может так будет лучше? Для
