— Интересуетесь? — хриплым низким голосом спросила цыганка. — Это самые старинные карты на свете и самые таинственные — в них все знание мира. Все! События всех времен! Вот и я! — цыганка указала на одну из карт, на которой была изображена сидящая женщина в тиаре, испускающей лунное сияние. На коленях у нее лежала книга, а в левой руке — ключ. Было что-то еще на заднем плане, но Прямой не сумел разобрать и только вновь повторил:
— Ну? Что надо?
— Грубые вы, — фыркнула цыганка, — может быть, я о важном хочу сказать, о женитьбе, например. Мы, цыгане, много чего знаем. Знаешь про нас?
Прямой не ответил, он сузил глаза и сделал вид, что собирается уходить. Но нет, он не ушел бы, не смог. Неизвестно по какой причине, но не ушел бы и все. Знала об этом и ворожея-цыганка, поэтому, не торопясь, продолжала:
— Некогда в Великой Александрии в храме Сераписа, бога плодородия, повелителя стихий и властителя мира мертвых, хранились необъятные тайные знания, веками собираемые со времен Манефона многочисленными жрецами. Но храм однажды был разрушен людьми, для которых знание ничего не значило. Спасти удалось немногое. Но и это, что уцелело, велико — это великая книга Тарот, которую мое племя, цыганское племя, носит по миру с тех пор. Мы не бродяги, и не безродные скитальцы, кем по невежеству считают нас варварские народы — мы несчастные потомки великого племени хранителей Знания, сберегшие свой древний язык, магические способности и несущие потомкам безценное сокровище Тарот. Вот шут, — цыганка указала на карту с фигурой в бубенчиках, в которой узнавался джокер. — Шут, для которого шутовство просто тень, потому что он олицетворяет собой всю вселенную. И весь этот мир есть Марди Грас — блеск божественных искр, разбросанных по одеянию шутов.
Цыганка хрипло рассмеялась, и Прямому показалось, что от нее-то как раз и посыпались те самые искры.
— Папесса, то есть я, — засипела она, — восприемница жриц Кибеллы и носительница их знаний. Я погадаю тебе и открою все. Хочешь?
Прямому отчего-то стало страшно, но он затискал это чувство поглубже вовнутрь и бодро сказал:
— Валяй, только базарь покороче, у меня времени в обрез.
Цыганка принялась быстро перекладывать карты с места на место, так что перед глазами у Прямого замелькали пестрые картинки: император, императрица, висельник, скелет, косящий головы, колесница и какой-то ужасный монстр с рогами, а цыганка Папесса все шевелила губами, пока на что-то рассердившись, не выдала вдруг длинную тираду на своем древнем наречии, тыча в карты унизанными перстнями пальцами. Она отбросила папироску и даже в сердцах плюнула на землю.
— Нет, так не годится, они мешают возрастать деревьям Сефирот. — проскрипела она. — Убирайтесь в свою преисподнюю!
— Кто мешает? — глухо спросил Прямой.
— Да мертвецы, — раздраженно ответила Папесса, — кто еще? Чего они к тебе увязались?
“Знает, она все знает!” — Прямой похолодел, сердце его тревожно застучало. Да что это сегодня...
— Павел Иванович... — промямлил он. — Павел Иванович. Это он!
— Что? — спросила Папесса и внимательно посмотрела на Прямого. — Павел, говоришь, Иванович? Едва ли... — она покачала головой, — я о тех, что встают из могил раньше оного трубного гласа, а им не положено...
— Так это и есть Павел Иванович, — прервал Прямой, — это он...
— Дался он тебе, — махнула рукой Папесса, — ладно, слушай...
“Нет, она все знает”, — запаниковал Прямой и до боли стиснул зубы. Ему и нечего не оставалось, как слушать бред цыганки, порой вовсе не имеющий смысла и от того, наверное, проникающий в сознание лишь фрагментарно.
— Ты им не верь, они хоть сраму не имут, но и правды не знают... — сипела цыганка, — ты все правильно делаешь, только зря хочешь им верить... компедиум вселенной... насчет женитьбы точно тебе скажу — будет... модус операнди... казенного дома никак тебе не миновать, если... все составляющие должны соединиться через творение... божественное и человеческое сознание соединяются в священном браке... “Какая чушь, — думал все время Прямой, — Павел Иванович, цыганка, ее бред — фуфло...”
— А о России ты как мыслишь? — спросила вдруг цыганка хоть о чем-то понятном. — Это ведь я о ней,
