это ей предстоит женитьба...
— Да не думаю я ничего, — безразлично сказал Прямой, — живу и все. Будет желание — свалю. Но пока мне и здесь ништяк. А ты... — он решил вдруг грубым напором завершить дело, — ты, старая, в натуре порожняк не гони и фуфло не толкай, говори дело, что про Павла Ивановича знаешь?
Старуха улыбнулась, сверкнув золотыми фиксами, и покачала головой:
— Ой-ой-ой, будет тебе болезный и дорога дальняя и пиковый интерес и известия нежданные, и дом казенный, но позиций не сдавай и сторублевками зря не кидайся — не дело это. Будь, кем был — спуска не давай и обид не прощай. Так-то. Скоро, может, и свидимся. А Иваныча твоего не знаю, много чего знаю, а его нет. Ступай, болезный, и ручку позолоти...
“Врет, карга старая, — окончательно уверился Прямой, — наплела с три короба, а правды не сказала...” Он кинул на ящик поверх непонятных разрисованных карт как раз сторублевку и, зло зыркнув глазами на цыгана, который все это время неподвижно стоял метрах в пяти поодаль, подался прочь, а Папесса закричала ему вслед:
— Брачная церемония уже началась. Россия пройдет путем нового творения и соединится с древней мудростью Сераписа. Не опоздай...
Но Прямой уже вышел за ворота. Тут будто кто-то встряхнул калейдоскоп, и узор в его голове мгновенно изменился: цыганка Папесса вместе цыганом-партизаном укатились в самую глубину сознания, и даже Павел Иванович перестал маячить, а сразу обрушились все разом проблемы — предъява Скока, гибель Гриши Функа, чехи, его забытый “Мерседес”...
* * *
Да, “Мерседес”... Пора было садиться на колеса и что-то предпринимать. На углу Некрасова и Музейного переулка Прямой посмотрел в сторону еще дымящегося Гришиного “Бимера”. Народа там не уменьшилось, но любопытных пооттеснили менты, ряды которых тоже пополнились. А “скорой” уже след простыл... Он отвернулся и быстро зашагал к бывшему Дому политпроса. На углу остановился и оглядел стоянку. На ней было три машины: пустая светло-серая “Волга”, его серебристый “мерин” и раздолбанный зеленый “каблук” с поднятым кверху капотом. Худощавый паренек в замызганной спецовке ходил кругами вокруг, помахивая разводным ключом. Зачем-то он то и дело постукивал по скатам, заглядывал под днище и пытался раскачивать кузов. Прямой насторожился и несколько минут рассматривал безтолкового юнца. Нет, этот поц и на драного кадета не потянет, решил он и медленным прогулочным шагом двинулся к “Мерседесу”. Паренек даже не посмотрел в его сторону, он, явно нервничая, низко склонился к мотору и сильно колотил невесть куда разводным ключом. Худосочная спина его покосилась и будто подмаргивала смешно дергающейся правой лопаткой. Прямой, протянув руку, отключил сигнализацию и центральный замок и хотел уже сесть, когда его вдруг окликнули:
— Дядь, помогите, — это паренек обернулся к нему юной чумазой, едва не плачущей физиономией, — бензопровод у меня, кажись, того, — отказал.
— Что? — скривился Прямой. — Как это отказал? Сломался? Потек?
— Да нет, того, отказал, — виновато улыбнулся паренек и обеими руками указал на двигатель, — посмотрите...
У Прямого как-то нехорошо екнуло сердце, по спине проскочила легкая дрожь. На понт берет? — мелькнула мысль, но юное лицо молодого шофера смотрелось таким доверчивым и беззащитным, что он махнул рукой:
— Ладно, показывай...
Он подошел и склонился рядом с чумазым пареньком.
— Вот! — тот указал на какую-то грязную масляную трубку. — Вот...
И это было последнее, что увидел Прямой, прежде чем в глазах у него вспыхнули тысячи искр, и все поплыло, закрутилось, закружилось...
* * *
“Лей, ливень, не жалей...” — орал растекшийся в задымленном воздухе заведения искаженный голос. Казалось, над клубами сигаретного дыма завис сам неистовый певец и заклинает Небо послать живительной влаги. Но возможно, ему не хватало децибел или чего-то еще — в общем ничего не менялось, если не считать некоторого искривления пространственно-временного континуума, рождающее ломаную перспективу зала и искажение лиц всех присутствующих. Хотя, к последнему певец, возможно, не был причастен…
Заведение называлось “Ловушка для дяди Володи”. Но почему-то сразу при входе, в маленьком фойе, вместо неведомого дяди Володи, посетителей сандалил со стены безумный взгляд
