— Да, перестройка. Так что включайтесь в обсуждение поактивнее, потому что сегодня по телевизору тринадцатая серия 'Разврата в подворотне'. Какие будут предложения, Иванов?
— Ну, чего, надо так надо.
— Это вообще, а поконкретнее? Вот ты, Сидоров, что ты считаешь нам надо делать?
— Подумать надо.
— А о чем ты раньше думал?
— Раньше я про грибы думал, про вахтера, про разврат, про подворотню.
— Ну, хорошо, ты, Петров, какие у тебя есть мысли по перестройке?
— Да я, в принципе, не против.
— Ну, молодец. Он не против. Вся страна 'за', вот и Петров теперь присоединился. Как вам это нравится, Марья Степановна?
— Да мне этот Петров с самого начала не нравился. Прошлый год червонец занял, думала, ухаживать начнет, а он просто не отдал, и все.
— Ну, хорошо, товарищи, давайте вопрос по-другому поставим. Давайте выбирать: будем жить по- старому, пассивно — ты мне, я тебе, или будем активно внедряться в жизнь, проявлять выдумку, инициативу? Ну что же вы все задумались? Ты что набычился, Петров? Будешь жить по-новому?
— Если зарплату повысят — буду.
— Работать надо, тогда и зарплату повысят. Вот ты, Иванов, хочешь жить по-новому?
— Интересно, Петрову зарплату повысят, а я живи по-новому!
— Ты, Сидоров, скажи, разве в деньгах дело?
— Нет, конечно, важно жить по-новому.
— Молодец, Сидоров, а что для этого надо, чтобы жить по-новому, чтобы лучше жить, что нужно?
— Нужно зарплату повысить.
— Опять за свое. Марья Степановна, ну вы хоть скажите. Ну неужели не хотите лучше жить?
— Ну кто ж не хочет лучше жить! Хоть напоследок. Так ведь же не с кем.
— Вот. Все хотят лучше жить. Но ведь для этого перестраиваться нужно. Что такое перестройка? Вот, к примеру, когда все делается с огоньком, с наращиванием темпов, все быстрее и быстрее, как это, Иванов, называется?
— Это называется спешка.
— Не спешка, а ускорение. Ну а когда люди, невзирая на чины, критикуют, говорят в лицо, что думают, как это называется, Петров?
— Хамство, что ли?
— Да нет, гласность это называется.
— Ну а ты, Иванов, скажи, когда человек делает предложение, придумывает новое, его не просят, а он все равно вмешивается, как это назвать?
— Наглость.
— Нет, не угадал. Это творческая инициатива. Вот я вас и спрашиваю: что в свете этих трех направлений вы можете сделать? Что, к примеру, ты, Иванов, можешь дать стране?
— Кровь могу дать стране.
— Да кому твоя кровь нужна, алкоголик несчастный! А ты, Петров?
— Ну, могу вовремя на работу прийти.
— А ты, Сидоров?
— Ну, я могу сначала кровь сдать, а потом вовремя на работу прийти.
— Ну а вы, Марья Степановна? Тоже, что ли, кровь можете сдать?
— Почему кровь, я и другие анализы могу сдать!
— Ну все, граждане, хватит на сегодня. Завтра чтобы все вовремя на работе были. С девяти до одиннадцати опять будем перестройкой заниматься.
1988
Объезд по кривой
Председатель сельсовета колхоза имени 8 Марта Ступкин положил трубку и сказал председателю колхоза Будашкину:
— Ну что ты будешь делать, что ни день, то нелегкая.
— Что еще? — равнодушно спросил Будашкин.
— Американцы к нам приезжают.
— Ну и что? — сказал Будашкин. — Есть что показать. Работаем не хуже других.
— Это верно, — сказал Ступкин, — да по сегодняшнему дню мало. Сейчас, вишь, время гласности, долой, так сказать, лакировку действительности. Надо вскрывать теневые стороны жизни.
— Вскроем, — сказал Будашкин. — И на солнце есть пятна. Самсониху недавно поймали: самогон гнала. Сенькин прогулял неделю.
— Эх, друг мой, Будашкин, мелко ты мыслишь. Тут ведь не какие-нибудь итальянцы приезжают, которым макароны на уши навешать можно. Американцы! У них там наркомания, гангстеры, СПИД, а мы все по мелочам — самогонщики да прогульщики.
— Да где ж мы этих гангстеров возьмем? Правда, у нас вон в прошлом месяце Колька Дерябов коромыслом инженеру голову пробил.
— Ну и что?
— Может, за гангстера сойдет?
— Ну ты, Будашкин, даешь, — усмехнулся Ступкин. — Начальство требует показать недостатки на уровне мировых стандартов. Время сейчас, Будашкин, такое — критиковать надо все по-черному.
— Ну, вот, Степанькина на прошлой неделе баклажанной икры съела две банки, отравилась вдрызг, так фельдшер ей на три литра клистир поставил. Она так орала, что в соседних домах люди спать не могли.
Ступкин уставился на Будашкина:
— Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Какой клистир, какая икра? Это что ж, нам идти вперед мешает?
— Ну, не спали же люди всю ночь. Работать на другой день не могли.
— Да ты рехнулся, что ли? Ты почитай газеты, что в стране творится! В Сочи, в Туапсе проститутки гуляют. В Москве в обществе 'Память' антисемиты завелись, молодежь на голову целлофановые мешки надевает, дезинсекталем для кайфа дышит, а ты — клистир. Ты что, газет, что ли, не читаешь?
— Я вкалываю, — сказал Будашкин, — мне разлагаться некогда.
— Ты это брось, — сказал Ступкин, — мы с тобой одно общее дело делаем. Все самокритикой занялись. Неужели мы с тобой в хвосте плестись будем? Давай готовься, газеты почитай и собирай общее собрание.
Вечером в правлении колхоза собрали общее собрание.
— Товарищи, — сказал Будашкин, — завтра к нам приезжает американская делегация. Вы, конечно, знаете, народ грамотный, у нас сейчас линия взята на вскрытие недостатков. Сейчас в печати правильно пишут про всех, кто мешает нам жить, — это, значит, бюрократы, пьяницы, хулиганы. Кое-где нет-нет да еще встречаются наркоманы.
— Это где же они встречаются? — спросил конюх Митрич. — Чтой-то я их давно не встречал.
— Кого? — спросил Ступкин. — Кого ты не встречал?
— Ну, этих, наркґоманов. У нас вроде наркґоманы до войны были, а уж после войны министры повелись.
— Вот чучело, — сказал Ступкин. — Не наркґоманы, а наркомґаны. Это люди, которые курят марихуану. Понял?
