'Кто-то научил', — подумал Лаврентий Павлович. Он взял руку девушки и положил себе на брюки. Она не сопротивлялась. Тогда он расстегнул пуговицы на брюках и впустил руку девушки внутрь.
Девушка прошептала:
— Я же комсомолка.
— Это хорошо, — сказал 'железный' нарком и стал познавать комсомолку своим любимым способом. Она делала все нежно и осторожно, а ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, какая она там, под формой. Не прерывая познания, он расстегнул ее гимнастерку. Она, поняв его намерения, сняла с себя форменную юбку и в сапогах встала на колени. Из-под комбинации виднелась ее белая, нежная, слегка в мурашках от свежего воздуха кожа.
Лаврентий Павлович блаженствовал и думал: 'Что же они ей посулили, прислав обслуживать это совещание? А может, и ничего. Девушка сама рада, что удалось приблизиться к легендарному пламенному революционеру'. Тут Лаврентий Павлович вдруг вспомнил, что он лежит на полу в костюме и скоро перестанет познавать юную комсомолку. Он приказал ей глазами: 'Встать!'. Она повиновалась. Благополучно закончив познание и погладив девушку по головке, он спросил:
— Живешь с родителями?
— Так точно, — отрапортовала комсомолка, заправляя рубаху в юбку.
— Напиши заявление на жилплощадь. Тебе замуж пора. Куда мужа приведешь?
— Слушаюсь, — счастливо заулыбалась девушка и приложила руку к виску.
— Хорошо честь отдаешь, — сказал, ухмыляясь собственной двусмысленности, Лаврентий Павлович. Стенографистка, щелкнув каблуками, развернулась и ушла строевым шагом.
Вошел адъютант.
— Твоя работа? — подозрительно глядя в глаза, спросил Лаврентий Павлович.
— Никак нет, — сказал адъютант, но Лаврентий Павлович понял, чья именно это работа, и злорадно усмехнулся.
Поехал к Сталину на совещание. Сталин сказал:
— Лаврентий, останься потом, поговорить надо.
И все совещание Лаврентий Павлович терзался, чем не угодил 'пахану'. Кто сынтриговал? Были варианты, но на каждый были и свои контраргументы. Сталин, отпустив всех, поманил Лаврентия Павловича пальцем. Лаврентий подошел, стоял смиренно, ожидая удара.
Сталин долго раскуривал трубку, потом сказал:
— Садись, Лаврентий, у тебя в ногах правды нет. — Это был первый удар. Нет правды, причем в ногах. — Скажи, Лаврентий… — продолжил Сталин и сделал огромную паузу.
Лаврентий Павлович долго ждал продолжения фразы, а потом не выдержал и, как просил Сталин, сказал:
— Слушаю вас, товарищ Сталин.
— И правильно делаешь, что слушаешь, — сказал Сталин. — Скажи, Лаврентий, — снова повторил он, — что ты за человек?
— Человек, товарищ Сталин, верный ваш соратник. Под вашим руководством готов на все.
— Да, — сказал Сталин, — я вижу, что ты готов на все. Это меня и пугает.
— Товарищ Сталин, — начал оправдываться Лаврентий Павлович, но Сталин его перебил:
— Скажи, Лаврентий, ты женщин любишь?
— Люблю, — глядя в ухо Сталину, сказал Лаврентий Павлович. Он всегда старался не смотреть Сталину в глаза, поскольку хищники этого не любят. Для них это угроза. И смотреть вниз тоже нельзя: почему глаза прячешь? Поэтому Лаврентий смотрел в ухо, в лоб, на волосы, лишь бы не в глаза.
— Хорошо, что правду говоришь. Любишь.
— Люблю, товарищ Сталин.
— Это видно. А скажи, Лаврентий, что ты больше любишь — женщин или власть?
— Больше всего на свете, товарищ Сталин, — воодушевился Лаврентий Павлович, — я люблю вас. Если бы не вы, товарищ Сталин, не было бы у меня никакой власти, а значит, и женщины бы меня не любили.
— Верно говоришь, Лаврентий, а теперь иди и подумай, что же ты все-таки больше любишь — женщин или власть.
Лаврентий Павлович пошел и стал думать, но не над сталинским вопросом. Лаврентий Павлович думал: что это? Очередная профилактическая 'проверка на вшивость'? Чтобы знал, что Сталин все видит. И чтобы не забывал, что на крючке, и если что не так, все похождения всплывут. Но отказаться от женщин Лаврентий Павлович не мог. Тем более, что должна быть и у него слабинка. Женщины — это как раз то, что нужно. Хуже было бы, если бы он не пил и женщинами не интересовался. Это все — хана! А так можно еще жить.
Поехал на работу, встречался с людьми, давал нахлобучки, но все чего-то не хватало. Наконец он понял чего. Вызвал помощника и спросил:
— У нас много в Москве негритянок — советских подданных?
Помощник через десять минут сообщил:
— Девятьсот девяносто три негритянки.
— Найди какую-нибудь посимпатичнее!
Потом пошел, послушал, как допрашивают очередного 'врага народа'. Интересно было смотреть на министра, с которым еще недавно сидели за одним столом, выпивали, разговаривали почти на равных. 'Почти', потому что министр думал, что на равных, а Лаврентий Павлович так не думал. Хотя министра этого побаивался. На какое-то время он вошел в доверие к 'пахану'. И вот теперь глаз безумный, синяки и кричит:
— Лаврентий, ты же меня знаешь, скажи им!
Что-то шевельнулось в Лаврентии Павловиче, что-то возбуждающе-сексуальное, он промолчал, посидел немного и, сказав: 'Продолжайте допрос', вышел.
Поехали в маленький мозаичный особняк неподалеку от Красных ворот. Снаружи, на кольце, — железные ворота. У входа в дом два амбала.
Адъютант сказал:
— Она там.
Лаврентий Павлович вошел в комнату. Она сидела, забившись в угол дивана, — смуглая до невероятности. Лаврентий Павлович сел неподалеку и стал разглядывать ее. Если бы не темная кожа, вывернутые губы и курчавые волосы, так простая русская девица. Худенькая. 'Худоба — мать сладострастия, — вспомнил он какого-то классика, но от себя добавил: — Мать ее так-то'.
Негритянка испуганно смотрела на него.
— Как тебя зовут?
— Анастасия.
— Кто твои родители?
— Отец коммунист из Африки, мать русская.
— Ты меня не бойся.
— Зачем меня сюда привезли?
— Ничего плохого я тебе не сделаю, выпей. — Он налил себе коньяка, девушке вина. — Ты знаешь, кто я?
— Нет.
— Я — Берия Лаврентий Павлович.
— Почему меня привезли сюда? — еще больше испугалась девушка.
— Выпей, в этом вине нет ни яда, ни снотворного. Хочешь, я тоже выпью.
Она выпила немного вина. Он стал рассказывать, как тяжело живет страна, как много вокруг врагов. Попытался взять ее за руку. Она отдернула руку.
'Ну ее к черту', — подумал он. Но по инерции продолжал добиваться своего. В конце концов, нет времени и надо идти напролом.
— Я тебя видел раньше, — сказал он тихим ласковым голосом, — ты хорошая девочка и должна слушаться меня. Твой отец коммунист, и ты должна быть верной его делу. Поняла?
