— Вы не показывали мне эту чашу! — воскликнула Айрис. — Как бы я хотела увидеть ее…
— Милое дитя, зная о том, как ловко вы обнаруживаете все мои тайники, я запер сундук на ключ, — ответил Кэндзи, подмигивая Виктору.
— Намекаете на то, что я слишком любопытна?
— Даже глухой лис почует ласку, если она подберется к его норе. Вот только зря я не навесил на сундук еще и замок. Может, с ним бы грабитель не справился. У этой лисы нюх оказался что надо. Кстати, чаша была завернута в фуросики…
— Фуросики? — переспросил Виктор.
— Тонкую шелковую ткань, в которую по японскому обычаю заворачивают подарки. К счастью, у меня сохранился еще один кусок.
— Аисты с распростертыми крыльями! Такая красивая, я видела ее, когда… — Айрис осеклась и покраснела, поняв, что выдала себя.
— И когда же? — мягко спросил отец.
Она молчала, и он продолжил ровным тоном:
— Когда вы сдвигали матрас на моей кровати. Чтобы вытереть пыль, я полагаю… Оставим этот разговор.
— Вернемся к чаше, — пришел сестре на выручку Виктор. — Вы можете ее описать? Я попрошу Таша набросать эскиз.
— Она выглядит весьма своеобразно. Это череп обезьяны — гиббона, без сомнения, — укрепленный на маленьком металлическом треножнике, украшенном тремя бриллиантами и крошечными изображениями кошачьих морд с глазами из крапчатых агатов.
— Странное дело, — заметил Виктор, — у вас похитили две книги и третьесортную вещицу, не тронув ни гравюры, ни наиболее ценные экземпляры из библиотеки.
— Настоящая загадка, — усмехнувшись, произнес Кэндзи. — Я бы сказал, что здесь орудовал начинающий грабитель. Пойдемте, Айрис, закончим наводить порядок.
Жозеф с головой ушел в перевод статьи из «Таймс», что давалось ему нелегко. На лбу проступили морщины мучительного раздумья, ибо слова отказывались соединяться в осмысленные фразы.
— Жозеф, вы еще здесь?
Молодой человек поднял голову. Виктор с насмешливым видом разглядывал его.
— Патрон, эту газету привезла мне мадемуазель Айрис, чтобы я мог читать по-английски, она ведь дает мне уроки… — Он прикусил язык. Глупая улыбка расплылась на его лице. — Кстати, а как переводится
— У вас ужасный акцент. Как это слово пишется?
—
— Камень, булыжник, галька. Закрывайте ставни, нам пора.
— A
— Убивать, уничтожать. Все, хватит. Придумывайте свои криминальные загадки в свободное от работы время.
— Я не придумываю, патрон, а перевожу.
— Вы правы, Жозеф. Изучайте язык усерднее. Возможно, уроки мадемуазель Айрис принесут свои плоды.
Жозеф, расценив эти слова как поддержку, закрыл газету, но его радость сменилась беспокойством, когда Виктор, выходя, сурово добавил:
— Вот вам совет на прощанье: обучение языку должно быть последовательным.
В мастерской было пусто. Виктор бросил взгляд на мольберт, посмотрел на стол и увидел письмо.
Я вернусь поздно: собрание в издательстве.
Не жди меня. Эфросинья приготовила отличное рагу, его нужно только разогреть.
Люблю, целую везде!
Таша
Фотографии детей просто чудесные!
За окном серое, нависшее небо. Скоро пойдет дождь.
Виктор рухнул на кровать. Напротив него мадам Пиньо, сжимая в руках зонт, разглядывала площадь Вогезов. Почти завершенная картина напоминала некоторые работы Берты Моризо.[31]
Посреди ночи он резко сел в постели, разбуженный мыслью, которая внезапно пришла ему в голову во сне. Это было важно и, как ему казалось, связано с событиями, случившимися накануне. Он силился вспомнить, что это было, но тщетно.
Когда Таша вернулась — часа в три утра, — Виктор спал, так и не раздевшись, поверх стеганого одеяла.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— На первом этаже мест нет! Поднимайтесь наверх! — крикнул кондуктор и встряхнул сумку, полную монеток, — три су были платой за проезд.
Виктор вскарабкался по лестнице на империал, и пронзительный ветер тут же забрался к нему за шиворот. Виктор жалел о том, что не взял фиакр, а поспешил к омнибусу маршрута «Клиши — Одеон». Какая-то молодая женщина пихнула его в спину, он поднял воротник куртки, тщетно пытаясь защититься от ветра.
— Велосипед — вот что мне нужно, — пробормотал он, пристраиваясь на самом краю скамьи, так что одна нога болталась в воздухе.
Мысль, посетившая его во сне, все еще мучительно брезжила на краю сознания. К ней невозможно было подобраться, а болтовня пассажиров только рассеивала внимание.
«Хуже, чем в приемном покое», — с раздражением подумал Виктор, вынужденный слушать беседу двух пожилых буржуа с седоватыми усами.
— …Уже страшно и на улицу выйти! Любой студент-химик может купить все необходимое, изготовить взрывчатку и устроить фейерверк, а у его соседей ни малейшего подозрения не возникнет.
— Предположим, эта отрасль торговли будет регламентирована. Гораздо важнее — контроль за применением взрывчатки в шахтах и карьерах. Держу пари, этот Равашоль украл динамит со склада в Суази-су-Этуаль…
— Правительство обещает принять меры, постоянно ссылается на «секретные» источники. Высылка сорока анархистов-иностранцев, которая…
— И это только начало! Между прочим, Равашоль голландец по отцу, его фамилия Кёнигштайн…
Тут империал тряхнуло, и пассажиры едва не попадали с сидений: у кого-то слетел цилиндр, послышались топот сабо и звон монеток, заглушившие разговор двух мужчин. Омнибус остановился. Молодая женщина, едва не упав на Виктора, метнула в него грозный взгляд. Краем глаза он заметил ярко- красную афишу, превозносящую очищающие свойства слабительного средства «Тамар Грийон», и его вдруг пронзила страшная мысль: вдруг Таша тоже вышлют из Франции, и он больше никогда ее не увидит?
«Идиот, ты бредишь! Таша не имеет никакого отношения к анархистам».
Омнибус тронулся, и двое буржуа возобновили беседу.
— Вы были на улице Клиши? Когда я увидел, что случилось с домом номер тридцать девять, у меня
