то естественный мир, который он будет наблюдать, окажется содержащим множественные копии этого наблюдателя.
– Очень интересно! – довольно заулыбался отец Евмений. – Тут как раз впору задуматься о том, что математическое знание всегда имеет в своей основе действия природы. Доказательство теоремы вызывает в мозгу физические процессы, так что даже самая чистая абстракция всегда зависит от знания законов физики, от того, как именно работают в процессе мышления наши нейроны или что там… уж не знаю, какие биологические структуры задействованы при создании мысли.
– Именно! Даже ваше знание Бога или, скорее, не-знание о Боге зависит от физики. Притом что знание и истина – совершенно разные сущности. Всегда нужно задаваться вопросами, объективно ли верна или неверна теория и каково количество истины, то есть какова мощность множества истинных утверждений, содержащихся в ней, и что вообще нам известно об истине. Человечество на протяжении веков путало понятие истины и верной теории, и поэтому сейчас господствуют два лагеря, две точки зрения: «Вселенная постижима до конца» и «Мы никогда ничего о ней не узнаем».
– Вот потому вы и находитесь во втором лагере. Ваши анархисты убеждены: поскольку истину мы никогда не узнаем, то можем сейчас решить, какой она должна быть, и в соответствии с этим перестроить ради этой истины мир.
– Вы ничего не поняли, святой отец. Анархисты здесь ни при чем. Первый лагерь ничуть не лучше. Он считает, что истина уже познана и, следовательно, мир должен подчиняться определенной грамматике. Так что оба случая ведут к тирании. Человечество укоренено в одной фундаментальной ошибке: оно не делает различений между существованием и познанием. Ошибка состоит в тождестве мысли и существования, постулированном Декартом. Анархисты как раз считают, что теория способна давать объективное знание, но любая часть его может подвергнуться переосмыслению, изменению, не обязательно усовершенствованию. Благодаря этой точке зрения человечество получило прививку от мрачных взглядов на мир, которые загоняют политику в тиранию, а науку приводят к застою… Батюшка, кагор уважаете?
– Грешен, не отказался бы, – вздохнул отец Евмений.
Турчин налил полстакана и поставил перед священником. Себе подлил чаю и одобрительно кивнул, когда отец Евмений выпил до дна и причмокнул, поставив стакан на стол.
– А я, знаете ли, последние годы стал замечать, что алкоголь развинчивает сознание, – сказал Турчин. – Неприятно… Дьявол заставляет нас мыслить неточно.
– Значит, вы не русский человек, – улыбнулся отец Евмений.
– Это еще почему?
– Русский от вина умнеет, а немец глупеет.
– Философия слабаков, – поморщился Турчин.
Отец Евмений смутился от того, что позволил себе вольность, и спросил:
– Давно вы стали думать о множественности Вселенной как об основе принципиальной полифонии и об источнике терпимости, то есть воле милосердия к ошибке?
– Какая разница когда? – пожал плечами Турчин. – Тут особенно мудрствовать не приходится. Мысль эта выводится из одного только здравого смысла. А вот уж ему, здравому смыслу, стоит поучиться у Уильяма Годвина. Философ этот жил в восемнадцатом столетии и замечателен не только тем, что первым сформулировал принципы анархизма. Он сочинил немало чуши на экономические темы, но его философская и научная аргументация об образовании даст фору даже революционному Руссо. Для Годвина наука – искусство поиска ошибок в не окончательно верных теориях. Вместо битвы за незыблемую истину следует обратиться к критике утвержденных в реальности систем. В этом цивилизационная суть анархизма. Все незыблемые теории рано или поздно рухнут; как однажды показал Эйнштейн, не предметы притягивают друг друга силой тяжести, а сила тяжести есть следствие кривизны пространства.
– Но не всякая теория может быть столь кардинально пересмотрена, – заметил отец Евмений.
– Святой отец, вы же грамотный человек, в отличие от папы римского вы физику изучали и знаете, что общая теория относительности по точности предсказаний на семь порядков превосходит классическую теорию Ньютона.
– Не может быть!
– Двойка, святой отец, садитесь. Два балла! Даже первокурсник знает, что астрофизикам, которые двадцать лет наблюдали за пульсаром, чтобы измерить величину энергетических потерь, вызванных излучением гравитационных волн, дали Нобелевскую премию. Точность их измерений, подтверждающих общую теорию относительности, – четырнадцать порядков, в то время как вся инженерная цивилизация на нашей планете базируется на классической теории Ньютона, точность которой всего семь порядков, одна десятимиллионная…
– Интересно, очень интересно, – оживился отец Евмений. – Хочу вас спросить… Можно ли, в самом деле, с определенностью утверждать, что наш мир смоделирован, вычислен с помощью некоего мощнейшего суперкомпьютера? Или в нашем мышлении заложены ограничения на этот аспект познания?
– Любопытно формулируете, святой отец, не ожидал от вас такой просвещенности. Я был бы не прочь наняться в горний вычислительный центр, где Господь отлаживает программу, с помощью которой мы чувствуем и дышим, занимаемся любовью и болеем, лечим друг друга и убиваем, рожаем и едим суп. С одной стороны, если бы мы были результатом исполнения машинных инструкций, согласованных с законами физики, то не было бы способа узнать, так ли это. Но, даже изучив законы вычислимости, установленные в нашей Вселенной, мы все равно выйдем за пределы вычисляющей нас системы, ибо существует теорема Геделя о неполноте. Суть ее в том, что не существует одновременно полной и непротиворечивой дедуктивной системы. Все предсказания находятся внутри множества истинных утверждений, а объяснения – чего угодно: существования, боли, любви – превосходят эти истины.
– Разумеется, жизнь всегда больше истины, – кивнул отец Евмений. – Господь больше Вселенной.
– Опять вшивый о бане… Нет в природе объяснений существования Весьегожска, отрицающих существование внешнего, остального мира. В то время как многие здесь живут так, будто цивилизации никогда не было и нет, словно у них какой-то свой личный центр, который вычисляет нас всех здесь поголовно, и отсюда проистекает и обреченность, и самодовольство.
– Уныние – яд, – вздохнул отец Евмений.
– Бросьте свои штучки, не блаженьтесь, вы же взрослый человек. Оглянитесь вокруг… Наблюдая за здешней жизнью, вы скоро поймете ее правила. И чем дольше вы будете их наблюдать, тем меньше вам потребуется усилий для принятия решения в той или иной ситуации. И это называется опытом. Но что вы скажете о цели вот этой жизни? Какое суждение вы вынесете об игроках? Каковы их намерения? Пусть вы найдете ответы на первые два вопроса, но на последний вы не ответите ни за что. Потому что внутри Весьегожска нет никакого способа объяснить, почему одни жители полны решимости выиграть любой ценой, а другие стремятся к тому, чтобы сделать жизнь как можно более интересной. Не говоря уже о том, что такое победа и что такое интерес. Таким образом, даже замкнувшись наглухо в этом проклятом Весьегожске, вы сможете узнать, что местная жизнь здесь изобретена где-то вовне.
– Очень вас понимаю, – сказал отец Евмений. – Ньютон был не только математиком и физиком, но прежде всего теологом и считал, что закон тяготения сочинен Всевышним.
– Вы снова меня не поняли. Как же вам объяснить… Я не имел в виду, что законы Весьегожска сочинены Богом. Самое важное – понимать, что законы эти не имеют сингулярностей, вывертов, то есть эксцентрики, наличие которой свидетельствовало бы как раз в пользу сочиненности этих законов и их эволюции во времени. Я объясняю жизнь при помощи принципиальной сотворенности ее законов и прихожу к выводу, что объяснения эти наилучшие. Представьте, что мы отлично разобрались в законах физики, наконец-то запустили суперколлайдер и решили все вопросы фундаментальной науки. И вдруг выясняется, что согласно этим законам нет верной теории, которая объясняла бы происхождение нашей Вселенной, но есть теория, которая объясняет создание нашей внутри другой, более обширной, но не наблюдаемой нами вселенной. И это становится доказательством того, что мы с вами – все человечество – суть вычисленные функции, результат калькуляций.
– Господи, помилуй, спаси и сохрани, – перекрестился шутливо отец Евмений. – Чего только не навыдумывают эти нехристи.
– Сами вы нехристь. Скажите-ка мне лучше, как ваша церковь относится к проблеме счастья? Должен
