платить контрибуцию, но и уступать хотя бы часть Сахалина. Поэтому Японии ничего не остается делать, как продолжать войну до тех пор, пока не появится другая возможность для заключения мира. Японский историк Сюмпей Окамото полагает, что телеграмма Комуры по неизвестной причине не попала на совещание высшего японского руководства113.
Ю. Комура совсем было уже приготовился к отъезду и 13 августа даже выписал чек на 20 тыс. долларов в пользу благотворительного фонда города Портсмута в знак признательности американскому народу и жителям города за проявленное гостеприимство. Но все повернулось иначе.
В ночь на 16 августа С. Ю. Витте получил телеграмму от графа В. Н. Ламздорфа с категорическим приказом царя прервать переговоры. С. Ю. Витте в своем ответе подчеркнул, что если русская делегация уедет, не выслушав нового предложения японцев, то Россию обвинят в желании вести войну во что бы то ни стало. У И. А. Коростовца сложилось впечатление, что Витте продолжал думать, что мир, даже на тех условиях, которые предлагали японцы, для России гораздо выгоднее войны. «Настроение среди корреспондентов повышенное. Они считают разрыв вероятным. Нас уже обвиняют в неуступчивости, вызванной как будто известиями от генерала Линевича»114.
Когда 16 августа русская делегация приехала на переговоры, японцы ее уже ждали. Заседание началось около 10 часов с секретного совещания послов. В комнате русской делегации обсуждали создавшееся положение, секретари шифровали телеграммы. Как раз накануне С. Ю. Витте передал зашифрованную заранее телеграмму о разрыве переговоров, будучи уверен, что таковой неизбежен.
«Часов в одиннадцать Витте вышел из зала совещания; он был красен и улыбался. Остановившись посреди комнаты, он взволнованным голосом сказал: „Ну, господа, мир, поздравляю, японцы уступили во всем“. Слова эти прорвали плотину светских условностей. Все заговорили вместе, перебивая друг друга, пожимали руки, обнимались. Витте поцеловал меня и некоторых моих товарищей. Довольны были все, даже барон Розен, не сочувствовавший последнему компромиссу, утратил свойственное ему бесстрастие и улыбался, говоря: „Молодец Сергей Юльевич“. Минут 10 продолжался оживленный говор, после чего Витте отправил телеграмму Ламздорфу и мы все вошли в зал заседаний». Наступил самый ответственный миг переговоров.
Японцы выглядели совершенно невозмутимыми, как будто ничего не произошло и не было сделано столь важного заявления. Ю. Комура открыл заседание предложением дать официальный ответ на японское заявление, сделанное 10 августа. Первый уполномоченный от России прочел ответную ноту с отказом от выкупа северной части острова Сахалин.
«На несколько секунд воцарилось молчание. Витте, по обыкновению, отрывал кусочки от лежавшего перед ним листа бумаги, Розен сосал папиросу, Набоков смотрел на Витте. Барон Комура прервал молчание и совершенно спокойным голосом сказал, что японское правительство, стремясь восстановить мир и привести к успешному концу переговоры, изъявляет согласие на предложение России разделить Сахалин пополам без уплаты денежного вознаграждения. Витте тотчас же ответил, что он принимает японское предложение и что демаркационной линией на Сахалине будет считаться пятидесятый градус.
Это был решающий момент переговоров. Хотя мне говорили еще накануне о намерении японцев отказаться от вознаграждения, но этому как-то плохо верили, и можно сказать, что уступка Японии явилась неожиданностью»115.
Вечерние газеты вышли с сенсационными заголовками о мире между Россией и Японией, с портретами членов конференции. С. Ю. Витте превозносили до небес за достигнутый им дипломатический успех, Т. Рузвельта — за проявленное им миролюбивое посредничество, а японцев — за их великодушие. «Последнее, по-моему, несколько обидно для нашего самолюбия и к тому же несправедливо»116, — заметил И. А. Коростовец.
И. П. Шипов в телеграмме министру финансов от 16 августа признавался, что «…полное согласие японцев для всех здесь совершенная неожиданность. Все было готово к нашему отъезду. Ожидали условного телефонного сообщения для окончательных сборов»117.
Договор несколько ухудшил стратегическое положение русских сил на Дальнем Востоке. В нарушение царской инструкции в текст договора была вставлена статья 7, по силе которой стороны обязывались эксплуатировать принадлежавшие им в Маньчжурии железнодорожные линии исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не стратегических. Ограничение это не касалось дорог на арендованном Японией Ляодунском полуострове. Следовательно, военные грузы теперь уже не могли переправляться по КВЖД в направлении Владивостока.
Похоже, что августейший начальник С. Ю. Витте совсем не обрадовался, когда в ночь на среду 17 августа пришла телеграмма с извещением о подписании мира. «Весь день ходил как в дурмане после этого». На следующий день Николай II записал в личный дневник: «Сегодня только начал осваиваться с мыслью, что мир будет заключен и что это, вероятно, хорошо, потому что так должно было быть! Получил несколько поздравительных телеграмм по этому поводу…» Но всеобщее ликование по поводу мира не исправило удрученного настроения повелителя 140 миллионов россиян. Запись в дневнике от 25 августа: «В 21/2 часа во дворце начался выход к молебну по случаю заключения мира. Должен сознаться, что радостного настроения не чувствовалось!»118
Вокруг Манифеста 17 октября
Ранняя осень — «бабье лето» — прекрасная пора для беззаботного времяпрепровождения. Император Николай II никогда не упускал случая отдохнуть на природе от государственных дел. Так было и в 1905 году. Погрузившись с семьей на яхту «Штандарт», он направился в финляндские шхеры. 17 сентября к нему на военном корабле с отчетом прибыл С. Ю. Витте, вернувшийся в Петербург из-за границы днем ранее (16 сентября). Император выразил ему признательность за успешное завершение труднейших переговоров, объявил, что возводит С. Ю. Витте в графское достоинство, и пригласил к высочайшему обеду. Новоиспеченный граф в порыве благодарности целовал монарху руку.
С. Ю. Витте был доволен царской милостью и не протестовал, когда его величали «ваше сиятельство». Матильду Ивановну он при всяком удобном случае именовал графиней. Радость от монаршей милости подпортили ненавистники — они принялись величать его «графом Полу-Сахалинским».
«Этот тон стали проводить и некоторые военные царедворцы, различные генерал-адъютанты, флигель-адъютанты и просто генералы и полковники, одним словом, военная дворцовая челядь, которая делает свою военную карьеру, занимаясь дворцовыми кухнями, автомобилями, конюшнями, собаками и прочими служительскими занятиями. Этот тон был весьма на руку тем военачальникам, которые шли на войну для хищений и разврата, и в особенности для главных виновников нашего военного позора — генерала Куропаткина „с душою штабного писаря“, и старой лисицы, никогда не забывающего своих материальных выгод, — генерала Линевича, недурного фельдфебеля для хорошей роты, ведущей партизанскую войну на Кавказе»119.
Из намерений С. Ю. Витте отдохнуть и полечиться за границей ничего не вышло — обстановка в стране приняла уже опаснейший оборот. Возвращение его на родину совпало с началом невиданных в истории России политических потрясений. После указа, даровавшего университетам автономию, высшая школа забурлила — в стенах учебных заведений начались ежедневные митинги с выдвижением самых радикальных политических требований. В них участвовали как студенты, «…так еще в большей степени рабочие, настоящие или подложные, учителя, чиновники, лица в военных мундирах, в том числе нижние чины, курсистки, дамы, а также публика, даже из высшего общества, которая приходила дивиться таким необычным представлениям и энервироваться, т. е. получать особые психические ощущения, подобные тем, которые получаются от шампанского, боя быков, скабрезного представления и проч.»120.
19 сентября забастовку с экономическими требованиями объявили рабочие самой крупной в Москве типографии И. Д. Сытина. Вслед за ними забастовали рабочие всех типографий, и 24 сентября газеты вообще не вышли. Затем пошло по нарастающей — стачку объявили рабочие и служащие мебельных, табачных фабрик, коммунальных предприятий. К ним присоединились металлисты. Господствовали политические лозунги. Частные экономические требования были задвинуты на второй план.
