Владимир ИЛЬИН
ПОЖЕЛАЙТЕ МНЕ НЕУДАЧИ
Посмотрите, вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон –
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон –
и его не спасти!..
Часть 1
Тайна Опеки (год 1986)
Есть в Комитете один отдел, которого нет. Это парадоксальное утверждение объясняется следующим образом: если верить бумаге, на которой зафиксирована организационно-штатная структура Комитета, то отдел, о котором пойдет речь ниже, не существует. Просто-напросто нет там такой клеточки, которая бы называлась «отдел нуль», «нулевка», «три нуля» и просто – «Опека» (уже потом я узнал, что официальное наименование было – «Особый отдел Опеки», ООО сокращенно; из-за этого сокращения в девяностые годы отдельные злые языки называли нас «обществом с ограниченной ответственностью»).
Тем не менее, такая штатная единица имеется, и укомплектована она соответствующими кадрами (количество которых, правда, никто, кроме начальника отдела, не ведает), и выделяются на ее деятельность финансовые средства (опять же, объем годовой сметы известен лишь тому руководству, которое недосягаемо для рядовых сотрудников и начальников, но если бы даже эта цифра стала известна, то она наверняка превзошла бы ту сумму, которая отпускается ежегодно из госбюджета на деятельность всего Комитета), и выполняет она реальные задачи (хотя и строго засекреченные), и, возможно, кто-то из комитетчиков даже что-то такое об этом слышал, но… Все прочее, как принято изъясняться в бульварной литературе, «покрыто мраком ужасной тайны».
По сравнению с другими подразделениями Комитета у этого отдела, есть одно преимущество: его сотрудники не обязаны являться на службу в одно и то же, раз и навсегда определенное место. Разумеется, это вовсе не означает, что у них нет своей штаб-квартиры. Однако шеф их, который известен не только вне, но и внутри отдела под кличкой «Генон», обычно встречается со своими подчиненными в самых разных точках города, тем более, что помещений, оборудованных под явки, у отдела Опеки – хоть пруд пруди. В одной только Москве их больше тысячи.
Именно так, в духе киношно-литературной конспирации, и произошла моя первая встреча с таинственным Геноном, в распоряжение которого меня направили после того, как я вернулся из загранкомандировки по делам Комитета.
(Это было мое первое задание, и нетрудно представить, как я был по-щенячьи горд и доволен собой, полагая, что неплохо справился со своей задачей. Стрелять, правда, в ходе выполнения этой миссии, против моих ожиданий, мне не пришлось вовсе. Драться – тоже. Единственным приключением, скрасившим долгое и унылое копание в местной периодической печати многолетней давности, явилась езда на машине с отказавшими тормозами на горном серпантине, над краем двухсотметровой пропасти.)
Вернувшись и доложив непосредственному начальству о выполнении задания, я надеялся получить орден или хотя бы положенный календарный отпуск. Вместо этого мне сообщили, что со мной хочет побеседовать полковник Генон.
– А кто это такой? – поинтересовался я.
– Начальник одного из отделов Комитета, – вежливо сказало мне Непосредственное Начальство.
– Нельзя ли поподробнее?
– Пока нет.
Даже желторотый новичок в нашем ведомстве знал, что в подобных случаях «пока» может означать, как минимум, полвека.
– Куда я должен явиться?
– Он сам тебя найдет, – загадочно сказали мне. – Единственное, что от тебя требуется, – это чтобы ты завтра весь день гулял по городу. Маршрут изберешь себе сам…
– Ладно. Как его имя-отчество?
– Оно тебе не нужно. Обращайся к нему просто – Генон. И не называй его полковником, у него идиосинкразия к обращению по воинским званиям…
Признаться, идея игры «в шпионы» не где-нибудь за рубежом, а дома вызвала у меня смешанное чувство недоумения и тошноты.
Когда на следующий день, в разгар часа пик, будучи вне себя от бессмысленных кружений по городу, я направлялся к выходу станции метро «Медведково», меня остановил милиционер из числа тех, что неизменно торчат в стороне от эскалатора с дубинкой в руке, безучастно разглядывая прохожих.
– У вас с собой документы, гражданин? – поинтересовался он и, когда я утвердительно кивнул, добавил: – Тогда не откажите в любезности выступить в роли понятого.
Я пожал плечами и последовал за ним в так называемую «комнату милиции», вход в которую был в углу вестибюля.
Пройдя по узкому и затхлому коридорчику, мы оказались в маленькой комнатушке, где имелся письменный стол и две деревянные скамьи, испещренные странными темными пятнами – видимо, на них частенько кого-нибудь били.
На одной из скамеек вальяжно развалился пожилой человек, на вид, ни дать ни взять, – рабочий какого-нибудь «Серпа и Молота». На нем был промасленный, лоснившийся от грязи пиджак, клетчатая рубашка с ветхим воротником и мятые брюки неопределенного цвета. Человек находился в так называемом «красноречивом состоянии», поскольку то и дело порывался что-то объяснить непослушным языком сидевшему за столом мордастому лейтенанту, который, не слушая пьяного, привычно заполнял протокол задержания.
Присев на самый краешек второй скамьи, на пьяного испуганно косилась дама бальзаковского возраста. Судя по ее взглядам, выступать в роли понятой при задержании алкоголиков ей приходилось нечасто.
Лейтенант объяснил нам с дамой, что требуется освидетельствовать результаты личного обыска задержанного. Услышав про обыск, пьяница впал в нездоровое оживление и принялся втолковывать милиционерам, в каком именно месте своего тела он их видал и каким образом он, потомственный пролетарий, трижды висевший на заводской доске Почета, будет препятствовать тому, чтобы какие-то «ментовские рожи» обшаривали его карманы. Волосы его окончательно растрепались и упали сальными прядями на раскрасневшееся лицо, перегаром от него разило, как принято выражаться, «на три метра против ветра», хотя до окончательного помутнения рассудка он, по-моему, еще не дошел.
– Приступайте, сержант, – невозмутимо приказал лейтенант своему подчиненному, а сам невозмутимо принялся переписывать паспортные данные – меня и дамы.
Сержант схватил «потомственного пролетария» за шиворот, тот в исступлении заверещал, но сержант неожиданно ловко ткнул ему под дых и закрутил одну руку за спину, лишив задержанного какого бы то ни было шанса сопротивляться. Действовал он не церемонясь, и я не сомневался, что после того, как мы с дамой покинем помещение, темных пятен на скамейке может существенно прибавиться. Если, конечно, задержанный не угомонится добровольно…
Второй рукой сержант стал выворачивать карманы «трижды висевшего на Доске Почета», и на пол
