то нас обижать. Чем мы хуже? Тоже можем обидеть. Пусть теперь полезут к нему…
Он отыскал свой путь.
Место его — среди этих лихих, сильный людей. Как их бога зовут? Водень? Да. Вот — истинный бог.
…Кровь хлестала в котел, готка водила пальцем по алым узорам и ворковала, как горлица: «Гут, гут». Затем оттащила труп от котла, положила на спину, вспорола живот, сунула руки внутрь. Вскочила. Вскинула руки, до локтей измазанные кровью. Закричала. И все закричали. Даже Руслан. Хоть и не знал, зачем кричит. Значит, так надо. Вещунья с льдистой улыбкой кивнула Руслану, сказала что-то Гейзериху.
— Ты нам счастье принес, — изрек Гейзерих. — Гадание сулит большой успех.
Гейзерих слез в челн.
Руслан подхватился, кинулся к нему, Уедет — с кем говорить? Больно остаться немым. Этим что — тукают «гут» да «гутайс». Черт их разберет.
В хмельной голове чуть забрезжила ясность.
— Неймется, — прошептал рыбак, берясь за шест.
— Кому это — мне?
— Тебе? Ты помалкивай…
Ночь. Плывут, держась поближе к черным камышам. От холода Руслан трезвел, но только начинал озираться, стараясь понять: зачем он здесь, на готском струге, куда плывет, и что впереди., и хорошо ли то, что затеяно, как рослый сосед пихал ему под нос большую флягу, к которой и сам частенько припадал, и смерд опять косел, до пят проникаясь удалью новых друзей.
Славно плыть наугад сквозь разбойную ночь! Вот она, воля. Веселая злость. Бесшабашность. Ну-ка, посмейте затронуть. Сам себе — господарь, князь именитый. Все дозволено. Режь. Сокрушай. Погодите, собачьи дети. У меня — топор. И я вам покажу.
Но когда судно пристало у Таны к высокому берегу и половина грабителей вместе с Русланом (Туснэльда осталась на струге) звериной украдкой сошла на мглистую сушу, юноше стало не то, чтобы стыдно, а тошно.
Куда я иду?
И с кем?
И зачем?
«Я иду на стенных сволочей ради своих русичей», — утешал он себя, но в отговорке этой чуял сам какую-то отвратную ущербность.
Готы вновь совещались.
Слышит Руслан:
— Гейзерих, Гейзерих.
Нет Гейзериха. Видно, должен был встретить, но опоздал, нерасторопный. Спит, дурень? Тот гот, что угощал Руслана вином, с пьяным небрежением махнул рукой. Мол, ничего! Нечего ждать. С нами — господь.
Скорей бы кончалась, что ли, канитель…
Она кончилась скоро.
Только Руслан подполз к стене, его хватили по темени — так, что память сразу улетучилась.
Очнулся в оковах, Гейзерих, тоже в цепях, рядом сидит. Лохматый. Побитый. Готы, все в путах, кучей поодаль, Буйное застолье — унылое похмелье.
Дряхлый булгарин — хромой и нелепый, желтый, костлявый как вурдалак, Туенэльду с жутким смехом гладит по бедру.
— Это — баба! Женой будешь, ладно? А то старуху нашу Хан-Тэнгре унес…
«Нашел утеху, — скривился Руслан. Думалось трудно, ошметками мыслей кривых. В башку словно клин вколотили, больно мигнуть. — Погоди, она взрежет тебе тощее брюхо».
Гейзерих, с горьким злорадством:
— Возмездие! Предки Тану разнесли, потомки сидят на руинах в оковах…
— Умник! Смеешься? Как это вышло?
— Следили.
— А может, кто выдал?
— Тише, родной.
— Не ты ли? Уж больно доволен.
— Тебе-то зачем это знать?
— Мои русичи…
— Глупый! Молчи. Твоих русичей тотчас отвезли 6 на ромейский торг.
— А посулы?!
— Верь им.
— Обман?…
— Если и выдал кого Гейзерих, значит, так надо было. — Гот сунул пальцы в кудлатые волосы, сник. Совсем как Добрита, вспомнил Руслан. Тогда, в землянке. Или — в лодке…
— Там, в Тавриде, — жестко сказал Гейзерих, вскинув белую голову, — не только пираты живут. Есть и люди. Много людей. Добрых людей. Кому б ни молились по воле судьбы — Одену, Тору, Христу, потреба у всех одинакова: жить в тишине. Землю пахать. Рыбу ловить. Растить плоды в садах. Растить детей.
…Что предки? Потомки за них не ответчики. Занесло сюда дедов — не ворошить же в могилах ветхие кости, жечь их, топтать. Их надобно чтить. Но и не следовать заветам древних без разбору. Их время и нравы — одно, наши — другое.
Раз уж осели в чужих краях, будьте людьми средь людей. Жизнь — война, говорите? Э, уж когда б человеки дотла истребились. Никого на земле. Всюду — кости. Лишь кости. Поля белых костей. Однако людей — вон их сколько. Смеются. Хлопочут. Значит, живы чем-то иным?…
Он глядит уже не на Руслана — на готов своих, будто к ним, бледный и злой, держит речь.
— Но эти стервецы… провидицы, жрецы… не дают человеку спокойно работать! «Война… Войну. На войну». Нет проходу от них, ошалелых. Под окнами бродят ночами. Торчат на дорогах. Женщин сбивают с пути, мужчин принуждают нивы бросать, где-то гибнуть за деньги в наемных войсках. Или — грабить в горах. На море разбойничать… Зуд кровавый! Гниль. Проказа
А отвечать кому? Разорили б нынче булгар… завтра булгары, хазары — готов под корень всех подсекли. Изрубили в отместку баб, ребятишек. Среди тех ребятишек есть и мои. Я от бешеных псов в Тану сбежал, чтоб жить не мешали. Нет, негодяи, и здесь нашли. Таскают. Стращают. Семью, мол, изведем, — она у них в руках, в Тавриде. Не булгарин вчера жилье обшарил, когда вы в яме сидели. Один из этих. Невмоготу.
Гейзерих отвернулся от хмурых сородичей, подтянул, гремя цепями, ноги. Испугался, что ли: достанут.
— Думаешь, — слезно вздохнул Гейзерих, — легко мне было их выдать? Тот, угрюмый и длинный, — кивнул он на гота, с чьей флягой не раз встречался ночью юный смерд, — брат мой родной. Я долго молчал. Видишь, пытали булгары. Молчал. Хоть на куски изрежьте. Но, раскинув мозгами, решил: выпал случай — не упущу. За всех отплачу. Своим? А Кубрат… он тоже был не чужой. Рыбу вместе ловили. Уху из одного котла хлебали…
Кубрат? А! Жил на земле такой человек. Недавно. Рядом ходил. И — нету его. Почему бедный старик ничего не сказал перед смертью? Мол, помоги. Или — прощай. Нет. Ничего. Умер без слов.
То есть как не сказал? Сказал глазами.
И вспомнил Руслан, чьими глазами пастух глядел на него перед смертью. Глазами Калгаста. Извет! Это слово дурное, зловеще дремавшее где-то внутри, проснулось, блеснуло, как лезвие. Донос. Клевета. Он предал Калгаста. Теперь — Кубрата, пусть косвенно, предал Руслан.
Жизнь! Треклятая жизнь. Я негодяй, это верно. Чьими, однако, глазами смотрел на меня перед казнью Калгаста волхв Доброжир? Не твоими ли, темными, хитрыми, чертова жизнь? Я — негодяй? Я ко всем… ко всему — с чистым сердцем… А мне — лгут и лгут. Меня самого предают на каждом шагу. Что я могу? Всюду сволочи. Все — негодяи.
Стой. Все ли? А Калгаст, Идар, Кубрат? И Гейзерих? Если б не гот Гейзерих, куда забрел и кем бы стал
