— Он встретит нас хорошо! Я заставлю его…
О боже!
— Пусть будет так, — сделал вид, что согласился, квестор Кассий.
Измученный вчерашним страшным днем и не менее страшной бессонной ночью, он поплелся готовить войско к отходу. И заодно расспросить местных жителей о самой короткой дороге в Зейгму.
Андромах же, оставив при Крассе служанку, украдкой вышел к Натану. Они пошептались. Один из друзей Натана тайно покинул крепость.
…Всю ночь плутал Красс со своим утомленным войском в окрестностях Карр.
Проводники, которых дал ему Андромах, шли то по одной, то по другой дороге. Солдаты не раз попадали в какие-то мокрые рвы и долго плюхались в них, не находя, где выбраться наверх. Несколько раз переходили одну и ту же, кажется, речку. Пробирались сквозь густой кустарник.
И очутились в непролазных болотных зарослях, где их всю ночь донимал пронзительный вой шакалов.
— Темно, — говорили проводники в свое оправдание. — Здесь и днем легко заблудиться…
Все же кое-кто догадался, что не к добру их путают «арабы». Кассий с полутысячей всадников без шума отстал в темноте от Красса.
— Его светлость желает уехать? — осторожно спросил проводник, тот, чем-то ему знакомый. — Расположение звезд и планет неблагоприятно. Лучше вернуться в Карры и переждать, пока луна не пройдет созвездие Скорпиона.
— А я еще более того опасаюсь Стрельца! — И будущий убийца Юлия Цезаря, взяв пятьсот верных всадников, благополучно отбыл в Сирию.
Легату Октавию повезло. Он сумел еще до рассвета увести пять тысяч солдат в горную местность Синнаки и оказался с ними в безопасности.
Красса же день застал среди болот, в колючих зарослях в пойме Белиссы. С ним было четыре когорты, совсем немного всадников и всего пять ликторов-телохранителей.
С большим трудом, с шумом и треском рыская в чаще, они отыскали какое-то подобие дороги и забрались на голый пологий холм, соединенный с горами искривленной длинной грядой. Синнаки громоздились перед ними, но до них пришлось бы пройти еще десять — двенадцать стадиев. А враги между тем уже наседали. Опять запели стрелы, опять зазвенели они о римские доспехи…
Октавий увидел все это сверху. И первый устремился на выручку. За ним, укоряя себя за медлительность, бросились все остальные.
Железной лавиной обрушились римляне сверху на вражеских всадников. Оттеснили их от холма, окружили Красса и оградили его большими щитами.
— Нет такой парфянской стрелы, — кричал Октавий, — которая коснется императора прежде, чем все мы умрем, сражаясь за него!
Настоящий римлянин, честный солдат.
— Что же, похвально, — проворчал Сурхан. — Если римское войско продержится здесь до ночи, оно уйдет в темноте еще выше, и его уже ничем не возьмешь. Конница не может развернуться в скалистых горах…
Он изогнул круто свой лук, отцепив тетиву. Стрельба прекратилась по всему войску.
Предводитель саков подъехал к холму, протянул вперед пустую раскрытую руку.
— Довольно! — крикнул он. — Чего мы бродим и топчемся в зарослях, как дикие звери? Всех зверей распугали. Слезай, Красс. Напрасно ты избегаешь переговоров. Две такие державы, как Рим и Парфия, должны, даже обязаны — слышишь? — жить в мире между собой. Иначе от их бесконечных свар и столкновений никому на земле не будет покоя. Когда дерутся два слона, весь лес приходит в запустение. Спустись же с холма! Обсудим спокойно условия перемирия. Мы не хотим с вами непримиримой вражды! И сейчас не хотим…
По римскому войску, как прохладный ветер в знойный час, прошел глубокий, до самого дна обожженных легких, вздох облегчения.
Солдаты ждут, что скажет Красс. Но «император» молчит.
— Спустись же, Красс! — крикнул кто-то из рядовых. — Говори с ними.
— Я не хочу! — взвизгнул Красс. — Продержимся здесь до ночи, ночью они ничего не смогут с нами сделать. Не теряйте надежды! Спасение уже близко.
Солдаты пришли в неистовство:
— Трус! Ты опять хочешь бросить нас в бой против тех, с кем боишься говорить?
Они угрожающе застучали копьями о щиты.
Красс обеими руками схватился за голову. Будто по темени бьют.
— Октавий, Петроний! — Красс испугался. — И вы все, сколько вас есть, римские военачальники. Вы сами видите, что меня принуждают идти, и хорошо понимаете, какой позор и насилие мне приходится терпеть. Но если вы останетесь в живых… скажите всем, что Красс погиб не оттого, что был предан своими согражданами, а оттого, что был обманут врагами…
Тут возмутился даже кто-то из военачальников, проворчал презрительно:
— Нехорошо. Недостойно великого человека…
Крассу пришлось покориться. С ним спустились с холма, сняв оружие и сбросив доспехи, Октавий, Петроний и группа начальников уцелевших когорт. Пятерых своих ликторов-телохранителей, что двинулись было за ним, он демонстративно отослал назад:
— Живите! Поведайте в Риме…
И прочитал, глотая слезы — ему казалось: к месту — стихи Симонида, что высечены на могильной плите при Фермопилах:
«Старый враль, — зло подумал Петроний. Даже его взбесило это тупое притворство. — Те погибли в бою на пороге дома родного, защищались от свирепых пришельцев. А ты? Эх! Связался я с тобой на свою голову: 'Заветы…' Напомнить бы тебе сейчас заветы Атея».
Но не напомнил. Слишком прочно въелась угодливость в душу. И просто нет сейчас времени вдаваться в злорадные воспоминания.
Первыми встретили Красса два эллина. Они соскочили с коней, поклонились.
— Пусть император пошлет людей убедиться, что Сурен и его окружение сняли доспехи и безоружны.
Красс воскликнул заносчиво:
— Если бы я хоть сколько-нибудь дорожил своей жизнью, то не снизошел бы с холма для беседы с коварным саком.
Он никак не мог отделаться от былого ораторства! Но и впрямь — теперь, когда он решился, — страх оставил его. Вернее, перешел — через отчаяние — в запальчивость. Как и бывает при таких обстоятельствах.
С опаской, с глубокой враждой и недоверием они сошлись под холмом — парфяне и римляне.
Между ними, на истоптанной поляне, тревожно качался на горячем ветру колючий маленький кустик.
